- А вот и наш дорогой хозяин! – вскричал дородный мужчина в белоснежной дишдаше и черной, расшитой золотом безрукавке. – Нехорошо с твоей стороны не поднять с гостями первую чашу.
- Приношу тебе свои извинения, уважаемый Оман аль-Дин, - ответил Сахир, приложив ладонь к сердцу и занимая свое место на длинной низкой скамье, на которую было наброшено покрывало из парчи. К нему тотчас подошла невольница и подала резную чашу с вином.
- Э, нет, уважаемый! – возразил его собеседник, взмахнув пухлой, унизанной драгоценными перстнями, рукой. – Во время твоего отсутствия, отдавая должное этим восхитительным яствам и этому чудесному… - тут он сделал паузу и поднес к лицу наполненную до краев чашу, - ...этому чудесному напитку, мы решили, что каждый из нас должен прочесть приличествующие случаю стихи. И начнем мы с тебя, благородный Сахир, ибо ты наш хозяин и свет наших глаз!
- Желание гостя свято для хозяина, ибо гость – это Бог, а разве можно отказать Богу? – Ахуджа помолчал, рассматривая причудливый узор, оплетающий чашу, и сказал так:
- Пью я только с друзьями - имейте в виду,
Пить вино - так написано мне на роду.
Сам Господь написал, и поэтому бросить
Не могу. Ибо этим его подведу.

Замолчавшие было гости разразились громкими восклицаниями, хлопая друг друга по плечу и утирая выступившие в уголках глаз слезы.
- Это было очень хорошо, мой друг, - сказал Оман аль-Дин, торговец зерном, любитель мальчиков, имевший, тем не менее, четырех жен.
Сахир улыбнулся и отправил в рот кусочек пахлавы. Убеленные сединами мужи напротив не сводили глаз с молоденькой полуобнаженной танцовщицы, чей гибкий стан столь выразительно изгибался, что обоим старцам грозил апоплексический удар. Между тем белокурая чертовка, которая за минуту до этого избавилась от одного из многочисленных полупрозрачных покрывал, сбросила еще одно прямо на колени престарелым поклонникам, которые тут же вцепились в него с противоположных сторон.
- Гурия!
- Ах, пери!
Между тем, рядом с первой танцовщицей возникла вторая; вращая бедрами, которые охватывал широкий пояс, украшенный золотыми и серебряными монетами, она подходила все ближе, пока не остановилась, коснувшись вытянутой рукой  одного из соперников – им оказался Бехруз-ага, ростовщик.  Недолго думая, он сорвал висевший на поясе кошель и вручил его красавице, которая, ухватив щедрого гостя за длинную бороду, повлекла его за собой на разбросанные на полу подушки. Его приятель, утирая рот тыльной стороной ладони, поднял надушенное покрывало и поманил к себе оставшуюся девушку. Та, отбросив в сторону последние покровы, скрывающие ее точеное тело от восхищенных мужских глаз, скользнула к Джафару ибн Беккару, забрала у него покрывало и убежала в соседнюю комнату.
- Посмотри, уважаемый Сахир, что эта гурия сделала с нашим другом Джафаром! Он едва дышит…
После этих слов Оман аль-Дин громко расхохотался и поднял чашу с вином:
- Жизнь в разлуке с лозою хмельною – ничто,
Жизнь в разлуке с певучей струною – ничто.
Сколько я ни вникаю в дела под луною:
Наслаждение – все, остальное – ничто!

- Так вот я ему и говорю: «Пусть земля разверзнется у меня под ногами, если я продам тебе этого жеребца меньше, чем за тысячу золотых! У меня жена, дети, а ты хочешь меня разорить?» - рассказывал Омар ан-Шариф, склонившись над блюдом со сладкими пирожками.  – Триста монет за такого коня, подумать только!  Этот сын шайтана, верно, решил, что может обмануть самого Омара ан-Шарифа, но не родился еще тот человек, которому я бы уступил хоть один золотой!
Кивнув в знак согласия, Сахир перевел взгляд туда, где колыхался шелковый занавес, за которым скрывались музыканты; звуки лютни и пение флейт будили в нем неясную тоску, возвращая в те времена, когда он еще мальчиком прятался в покоях Чандраканты, наблюдая, как великая куртизанка готовится предстать перед своими гостями.  Ему казалось, что высокая стройная женщина, сидящая перед металлическим зеркалом – сама богиня Лакшми, которая каждый вечер снисходит до жалких смертных, чтобы поразить их красотой и волшебством своего танца. Он смотрел, как она наносит краску на лицо, надевает расписанное вручную сари и украшает свои тонкие руки бесчисленным количеством браслетов…

- Bole chudiyan, bole kangna
Haai main ho gayi teri saajna
Tere bin jiyo naiyo lag da main te margaiya

Le jaa le jaa, dil le jaa le jaa
Le jaa le jaa, soniye le jaa le jaa

Эти браслеты до сих пор лежат в шкатулке, которую Каушалья забрала, когда брахман пришел, чтобы подготовить брошенный всеми труп к погребению. «Это для моей будущей невестки», - ответила она, когда он однажды спросил ее, почему она продолжает хранить украшения своей умершей госпожи.
Желая отвлечься от безрадостных мыслей, он выпил еще вина, откинул назад голову и закрыл глаза. Голоса вокруг напоминали гул пчелиного улья, но среди этого шума Сахир различил голос старой Каушальи. Кормилица, все это время находившаяся неподалеку от пиршественного зала, услыхала настойчивый стук в дверь и пожелала узнать, кто это явился так поздно. Приоткрыв тяжелую дверь, она разглядела на пороге мальчишку-раба, которого Максуд посылал с поручениями в город. Позади него стояла женщина, лицо которой было спрятано под накидкой.
- Это еще кто?! Кого ты сюда притащил, мальчишка?!
Но прежде, чем перепуганный насмерть слуга сумел выдавить из себя хоть что-то, его спутница неожиданно вышла вперед и, низко склонившись, прикоснулась к подолу сари Каушальи.
- Не ругайте его, матушка. Мне было сказано, что в вашем доме проходит праздник, и меня пригласили станцевать. Я танцовщица из труппы бродячих артистов.
Несколько долгий мгновений протекли в недоверчивом молчании, и наконец Каушалья спросила:
- Дочь моя, ты уроженка Индии?
- Да, матушка. Я родилась и выросла в Варанаси, но злой судьбой была заброшена в эту страну, - последовал ответ, и сердце кормилицы смягчилось после этих слов.
- Проходи, доченька. Меня зовут Каушалья, я служанка в этом доме.
Девушка сложила руки в знак приветствия.
- Намасте, матушка Каушалья. А меня зовут Мину, хотя это скорее больше псевдоним. Мое настоящее имя я пока не могу произнести и, надеюсь, вы не обидитесь на меня.
Маленький раб, переминавшийся рядом с ноги на ногу, не выдержал и, трепеща ожидающего его наказания, дернул танцовщицу за рукав. «Госпожа, надо идти. Нельзя заставлять хозяина ждать», - умоляюще проговорил он, бросая выразительные взгляды на освещенную тысячами светильников террасу. Еще раз поклонившись Каушалье, которая наконец-то пропустила их в дом, Мину пошла следом за мальчишкой. Пиршественная зала была уже близко, когда взволнованная предстоящим выступлением девушка остановилась, чтобы объяснить своему спутнику, какая именно музыка ей нужна.
- Передай музыкантам, чтоб по моему сигналу начали играть нужную для меня музыку, - повторила она и, согласно закивав, мальчишка исчез в одной из соседних комнат.
- Скажи-ка, благородный Сахир, - произнес Джафар ибн Беккар, успевший оправиться после исчезновения белокурой гурии, - Скоро ли наступит тот день, когда ты позовешь нас на свою свадьбу? Или брачное ярмо слишком тяжело для твоей шеи?
Последние его слова сопровождались оглушительным хохотом. Дождавшись, пока утихнут смех и разговоры, Сахир ответил, с трудом скрывая досаду: «Вокруг слишком много красивых женщин, Джафар-ага, чтобы я мог удовлетвориться только одной из них».
- Взгляни на дорогого Омана, мой господин Сахир, у него четыре жены и двенадцать юных наложниц. Заклинаю тебя нашей дружбой, уважаемый, женись как можно скорее и пригласи нас на свадьбу, равной которой на видела Суфа!
- Да будет так, - согласился Сахир, улыбаясь. И хлопнул в ладони, приказывая рабам принести гостям еще вина.
Звонкий звук паялов заставил его взглянуть в середину зала. Там стояла невысокая, облаченная в ярко-красное сари, девушка, чье лицо скрывала полупрозрачная накидка. Сложив руки лодочкой в знак приветствия, она сказала:
- Мое почтение хозяину этого дома и вашим гостям. Желаю вам долгие лета здоровья, богатства и процветания. Надеюсь, мое скромное искусство порадует ваш взор.
Незаметный глазу взмах унизанной браслетами руки – и Сахир уже не мог смотреть никуда кроме как на неизвестную танцовщицу. Повинуясь чарующим звукам, льющимся оттуда, где скрывались музыканты, она запела на хорошо знакомом ему языке:
- Yeh mera dil yaar ka deewana
Deewana deewana pyaar ka parwaana
Aata hai mujhko pyaar mein jal jaana
Mushkil hai pyaare tera bachke jaana

Мягкий, мелодичный голос девушки звучал все громче и увереннее, а пропев последние слова, она сбросила накидку, вызвав протяжный вздох восхищения. Сжав побелевшими от напряжения пальцами край скамьи, Сахир любовался каждым ее движением и далеко не сразу заметил направленный на него пристальный взгляд.

- Aata hai mujhko pyaar mein jal jaana
Mushkil hai pyaare tera bachke jaana
Yeh mera dil yaar ka deewana

В мгновение ока девушка оказалась у его ног, коснувшись кончиками пальцев щеки и заглянув ему в глаза.
- Pyaar voh yaar ke jo naam pe hi mit jaaye
Jaan ke badle mein jaan loon nazraana
Yeh mera dil yaar ka deewana
Deewana deewana pyaar ka parwaana

Один бесконечный миг он вдыхал аромат ее волос, ощущал тепло кожи и видел блеск золотых браслетов на запястье – и вот она уже кружится в безумном танце посреди пиршественного зала, притягивая к себе взгляды опьяневших от вина и желания мужчин.
- Yeh mera dil yaar ka deewana
Deewana deewana pyaar ka parwaana
Aata hai mujhko pyaar mein jal jaana
Mushkil hai pyaare tera bachke jaana

Внезапно музыка смолкла, и к ногам прекрасной танцовщицы полетел увесистый кошель, а следом за ним – еще один. Захмелевшие купцы снимали с пальцев драгоценные перстни и бросали их под ноги ошеломленной девушке, которая так и застыла, прижав окрашенные хной ладони к лицу.
- Скажи мне, уважаемый, сколько ты хочешь за нее? – хриплым голосом спросил Оман аль-Дин, трясущимися руками сдирая кошель с пояса. – Назови свою цену, заклинаю тебя.
- Она не… - Сахиру пришлось сделать глубокий вдох прежде, чем он смог ответить. – Она не рабыня. Максуд!
- Я здесь, господин.
Чернокожий раб выслушал приказ и, почтительно поклонившись, направился к ошеломленной танцовщице. Взяв ее под руку, он процедил сквозь зубы «пошли» и буквально выволок девушку из зала.
- Подожди здесь, слышишь? Тебе хорошо заплатят. Эй, да не трясись ты…

Отредактировано Сахир Ахуджа (2011-03-18 13:30:28)

- Тебе хорошо говорить - не трясись. Сам бы побывал в моей шкуре сейчас и оценил всю эту обстановку через мое состояние! – ответила девушка, и Максуд едва заметно пожал плечами, удивленный этой внезапной вспышкой гнева со стороны обыкновенной танцовщицы. Он подумал о белокурой Гюльбейяр – та не была такой разборчивой и, не задумываясь, пошла бы с любым, будь он даже глубоким стариком со слезящимися глазами и отвисшей нижней губой, таким как Джафар-ага. А может, эта уличная танцовщица надеялась встретить здесь одного из сыновей правителя? Поговаривают, что царевич Парвиз любит бродить по городу, нарядившись простолюдином. Что ж, у девчонки губа не дура…
- Оставайся на месте и не шуми. За тобой придут, – предупредил ее Максуд, собираясь вернуться в зал. Удостоверившись, что она все поняла, чернокожий раб растворился в темноте коридоров.

Накинув на голову край своего белого сари, Каушалья медленно вышла на террасу. Небо над Суфой начинало светлеть, возвещая приближение нового дня. Старая женщина нагнулась и провела рукой над язычком пламени в резном светильнике, думая о том, что скоро, очень скоро браслеты, которые она столько лет хранила в шкатулке, покрытой изображениями Шивы Натараджи, украсят руки ее будущей невестки. Сахир не посмеет ее ослушаться – она вырастила его, как родная мать. Каушалья сжала пальцы – и огонек погас. Парвэна Баешан станет невесткой этого дома.
Утренний холод пробирал до костей и, зябко поежившись, кормилица вернулась в дом, приглядываясь к пробегающим мимо рабам. Очутившись неподалеку от пиршественного зала, она замедлила шаг, прислушиваясь к гулу голосов и взрывам пьяного хохота. Покачав головой, Каушалья собралась было отправиться на кухню, как вдруг ее внимание привлекло знакомое красное сари. Танцовщица сидела к ней спиной, опустив голову и обхватив себя окрашенными хной руками за плечи.
- Доченька, с тобой все в порядке? – спросила она, тронув девушку за плечо. Та обернулась и старуха успела  заметить ужас, плескавшийся в глубине ее глаз. Узнав женщину, которая встретила ее на пороге дома, Мину попыталась улыбнуться, но из-за снедавшей ее тревоги сумела изобразить лишь жалкую гримасу.
- Не волнуйтесь за меня, матушка. Я танцовщица и мне подобные ситуации знакомы. Но вот сегодняшний вечер выбил меня из колеи.
Выслушав ее сбивчивый рассказ, кормилица печально вздохнула. Такова участь каждой бедной девушки – продавать свое искусство или… свое тело. Разница только в цене.
- Пойдем со мной, - ей было жаль эту девушку, которая, в отличие от многих приходивших сюда женщин, дорожила своей честью, но обилие домашних дел не оставляло времени на праздные разговоры. Максуд находился в пиршественном зале, а Каушалье нужно было присмотреть за рабами на кухне.
Миновав несколько комнат, в которых скребли, чистили и убирали, кормилица наконец остановилась, и взору гостьи предстало обширное помещение, в котором она безо всякого труда узнала кухню. Повар-раб, внушительных размеров ливиец, наблюдал, как его помощники, позевывая, разводят огонь в печах и раскладывают на длинном деревянном столе мясо, овощи и зелень.
- Саиф!
- Да, господин…
- Оливковое масло принесли?
- Да, господин, две бочки.
- А что мясо, свежее ли?
- Конечно, господин! Отличная говядина, смотрите сами…
- Го-вя-ди-на?
Одутловатое лицо старшего повара побагровело, а левое веко угрожающе задергалось.
- Ты что же это, негодяй, смерти моей хочешь?! Мерзавец! Ты погляди-ка, Арбаз, что задумал этот сын шакала!
Схватив со стола перезрелый баклажан, он зарычал и метнул его в голову провинившегося раба. Не успев увернуться, тот с грохотом повалился на пол, прямо под ноги Каушалье и ее спутнице. Подняв голову, перепуганный насмерть Саиф обнял ноги кормилицы и закричал, умоляя защитить его от гнева старшего повара.
- В чем дело, Мастанабал? – спросила Каушалья, обводя взглядом присутствующих.
- Приветствую вас, госпожа, - ответил повар, сложив руки на груди и поклонившись.
- Замолчи, Саиф, - кормилица смерила стонущего у ее ног раба презрительным взглядом, а когда тот умолк, повторила: - Что здесь случилось, Мастанабал?
- Этот проклятый задумал убить меня, госпожа, и занять мое место, - ответил повар, воздев руки к небу. – Я велел ему купить мяса, и что же сделал этот мерзавец? Он принес мне говядину!
Бесстрастно выслушав рассказ повара, Каушалья обратилась ко второму участнику событий: «Это правда, Саиф?»
- Но, госпожа, я ведь…
- Это правда, - заключила старуха и замолчала. Мастанабал благодарил богов за избавление от страшной участи, которую уготовил для него бывший помощник, а Каушалья продолжала напряженно размышлять о том, как именно следует поступить с рабом, столь тяжко оскорбившем своего господина. Наконец она подозвала двоих рабов и велела им отвести Саифа в домик садовника и запереть его там.
Когда мольбы и стоны раба стихли в глубине коридоров и галерей, Каушалья повернулась к Мину, которая за это время не проронила ни слова и продолжала стоять, опустив глаза.
- Заходи, дочка, отдохни немного.
- Матушка, давайте я вас угощу своей кухней, - проговорила Мину, делая шаг вперед и осматриваясь в поисках нужной ей кухонной утвари.
- Что ты, доченька?! Ты гостья в нашем доме, а гостям...
Мину отрицательно покачала головой, прервав Каушалью:
- Нет, матушка. Вы меня приветили, как родную дочь и я просто должна как-то вас отблагодарить. К тому же, я просто уверена, что за всеми подготовками к празднику вы даже не могли поесть спокойно.
Сделав знак старшему повару, Каушалья отошла в сторону, позволив девушке делать то, что она считает нужным. Хорошенько поискав, Мину обнаружила красную фасоль, рис, лук, имбирь и красный перец, а также муку и кориандр. Закусив губу, она тщательно вымесила тесто из пшеничной и гороховой муки и добавила немного чили и кориандра, которые толкла в ступке вспотевшая от усердия служанка. Сдобренные гхи, готовые лепешки были так вкусны, что старая индианка прикрыла глаза от удовольствия.
- Вот, матушка. Попробуйте мою стряпню, а я пока займусь сладостями, - сказала Мину, поставив перед Каушальей блюдо с рисом и красной фасолью.
Служанка принесла кормилице чай и приготовленные Мину сладости - шарики из сухого молока, пропитанные сиропом с запахом розовой воды и кардамоном.
- Доченька, ты просто кудесница. Очень вкусно.
- Благодарю вас, матушка. Мне долгое время не приходилось радовать кого-то своими угощениями и вот выдался такой случай.
На суровом, изборожденном морщинами лице старой служанки промелькнула тень улыбки. Сидевшая рядом с ней девушка, сама того не зная, возвращала Каушалью во времена ее молодости, и закутанная в белое сари женщина не знала, радоваться ей этому или огорчаться.
- Матушка, а в доме где-нибудь есть молельный уголок?
Очнувшись от своих мыслей, Каушалья удивленно ответила: «Да, в моей комнате есть изображение Богини-матери, но зачем оно тебе?»
- Чтобы помолиться за ваше здоровье, матушка, и пусть вас всегда оберегает Бог.
Укоряя себя за то, что отвыкла видеть подобную набожность в окружавших ее людях, кормилица приказала старшему повару заняться утренней трапезой, а сама отвела Мину в комнату, в которой танцовщица увидела прекрасно выполненную статую Махалакшми. Скульптор изобразил богиню-мать с четырьмя руками, в них она держала махалунга, жезл, щит и чашу с листьями. Оставив девушку наедине с богиней, Каушалья позвала рабов и велела им приготовить воду для купания.

А тем временем в пиршественном зале уже гасили свечи, а пьяных гостей выводили рабы, которые все это время ожидали своих хозяев на заднем дворе.
- Нет, ты скажи… скажи, кто эта гурия, которую ты отказался продать мне? Отве-еть… - бормотал Оман аль-Дин, цепляясь за Сахира, потому что ноги отказывались его держать. – Где ты ее прячешь?
Хозяин дома только улыбался в ответ, делая знаки рабам, которые подхватили Омана под руки и свели вниз по ступенькам к ожидавшим его носилкам. Проводив последнего гостя, Сахир приказал запереть ворота, а сам отправился на поиски неизвестной танцовщицы. Максуд сообщил ему, где оставил девушку, но, заглянув в комнату и никого там не обнаружив, раздосадованный, Сахир взбежал вверх по лестнице, снимая на ходу безрукавку. «Хотел бы и я знать, где она прячется», - думал он, проходя по пустынному коридору, когда очередной порыв ветра донес до него аромат благовоний и мелодичный перезвон браслетов. Стараясь двигаться как можно тише, Сахир заглянул в покои кормилицы и замер, пораженный удивительной красотой представшего перед ним зрелища. Прикрыв волосы накидкой, Мину стояла перед статуей богини, окуривая ее благовониями и осыпая лепестками роз. Встав позади молящейся девушки, Сахир устремил взгляд на богиню, беззвучно повторяя следом за Мину слова священного гимна:
-  О Наводящая ужас на асуров-демонов, поднимающая Гаруду, поклонение Тебе! О Махалакшми, Богиня, разрушающая все грехи, да будет поклонение Тебе!
О Устрашительница всех грешников, Исполнительница всех желаний, Всеведущая! О Махалакшми, Богиня, уносящая все страдания, да будет поклонение Тебе!
О Дарительница наслаждений и освобождения, о Деви, наделяющая мудростью и совершенствами! О Богиня Махалакшми, неизменная суть всех мантр, да будет поклонение Тебе!

Закончив молитву, девушка обернулась и оказалась лицом к лицу с хозяином дома.
- Я думал, что потерял тебя.

- Намасте, сахиб. Вы, наверное, хотели, чтобы я вам лично станцевала? Спешу огорчить вас, но танцы в приватной обстановке я не даю. Прошу простить меня.
Сахир разглядывал стоявшую перед ним девушку, с головы которой соскользнула полупрозрачная накидка, напоминая о безумном и ярком танце в пиршественном зале. Она говорила, старательно отводя взгляд в сторону и порозовев от смущения, причиной которого был он сам. «Она меня боится», - с сожалением подумал Сахир, борясь с желанием погрузить пальцы в ее разметавшиеся по плечам волосы, заставить откинуть назад голову, и провести губами по изгибу шеи. Словно не замечая его состояния, Мину сложила ладони, будто прося прощения за то, что слишком долго оставалась в этом доме, поправила край сари и сделала шаг в сторону, намереваясь выйти из комнаты. Реакция Ахуджи была мгновенной – почувствовав, что ее крепко держат за руку, танцовщица остановилась и обернулась, глядя на него как затравленный зверек.
- Могу уверить вас, что ничего у вас не украла. Так что можете не держать меня так крепко  – убегать я все равно не буду, - голос ее предательски дрогнул, однако вместо страха в нем звучал гнев.
- Сахиб, прошу вас, отпустите мою руку. Вы делаете мне больно, - от былого смущения не осталось и следа, теперь перед ним стояла не перепуганная насмерть юная девушка, а разъяренная тигрица, готовая биться до последней капли крови.  Опустив взгляд, он понял, что слишком сильно сжал пальцы – браслеты впились в нежную кожу запястья, оставив на ней темный след.

Ну что же, мне нравятся дикие кошки... дикие кошечки...

- Ты не уйдешь, - мягко произнес он, ослабив хватку. – Я ведь еще не заплатил тебе за танец.
- Ваши гости были очень щедры, - бросила она в ответ, с вызовом глядя на мужчину. Тот неожиданно выпустил ее руку:
- Я индиец и знаю, что значит честь для индийской девушки. Тебя позвали в этот дом танцевать, а не продавать себя. Не бойся меня… клянусь, что не причиню тебе вреда.
- Господин…
На пороге стоял тот самый мальчик-раб, который привел сюда танцовщицу минувшей ночью. Взволнованный тем, что приходится вмешиваться в беседу хозяина с этой девушкой, он сообщил, что принес послание от хозяина каравана. С поклоном вручив Сахиру запечатанное красным сургучом письмо, паренек выпрямился, искоса поглядывая на танцовщицу. Сломав печать, работорговец прочел: «Приветствую тебя, благородный Сахир, и сообщаю, что нахожусь в одном дне пути от Суфы.  Со мной пятнадцать невольников и десять невольниц. Слава богам, дороги были благосклонны».
Приложив письмо сначала ко лбу, а затем к губам, Сахир передал его рабу и добавил:
- Найди Максуда и скажи, что я жду его в покоях матери. Пусть принесет пятьдесят золотых.
- Слушаю и повинуюсь, - прошептал слуга и попятился к двери.

Посмотрев вслед уходящему мальчишке, Сахир отыскал взглядом танцовщицу. Та медленно переходила от одного предмета обстановки к другому, изредка касаясь ладонью то изукрашенного причудливой резьбой изголовья кровати, то тяжелого металлического зеркала, висящего над столиком, на котором стояли подсвечник в виде цветка лотоса и небольшая деревянная шкатулка, покрытая изображениями танцующего бога.
Он стоял, пристально следя за каждым ее движением, чувствуя себя зеленым юнцом, который впервые оказался наедине с женщиной. Где-то в глубине его души нарастала волна гнева, смешанного со смущением и страстью… Как посмела она с таким презрением отвергнуть драгоценности, которыми осыпали ее, бедную уличную плясунью, его благородные гости?
Словно почувствовав направленный на нее тяжелый испытующий взгляд, Мину оглянулась и вопросительно приподняла бровь. В ее глубоких темных глазах он не увидел и тени прежнего страха; боги, он мог бы поклясться, что она улыбается! 
- Благодарю Вас за радушный прием, но мне пора покинуть вашу обитель.
Ее чарующий, слегка насмешливый голос хлестнул его, словно плеть. Вздрогнув от неожиданности, Сахир  сжал руку в кулак и произнес так, словно от этого зависела его жизнь: «Заклинаю тебя всеми богами, назови хотя бы свое имя...»  И добавил, проклиная себя за слабость:
- Не терзай меня!

Клянусь, ты заплатишь за это…

Остановившись на пороге, девушка улыбнулась, убрала за ухо непокорный локон и ответила: «О, сахиб, у меня много имен, но в Суфе я известна как танцовщица Мину. Мину Рошни Симин - вольная птичка королек».
- Я запомню это имя.
Заметив Максуда, заслонившего собой дверной проем, Сахир последовал за Мину, забрал у раба кошель с золотом и вложил его в руки танцовщице.
- Я запомню твое имя, Мину Рошни Симин, певчая птичка королек. Запомни и ты мое: меня зовут Сахир Ахуджа, работорговец, - последние слова он прошептал ей на ухо, почти касаясь губами кожи.
- Максуд… Проводи ее.
- Слушаюсь, господин.
Прежде чем оцепеневшая от ужаса девушка смогла произнести хотя бы слово, Максуд взял ее за плечи и вывел из комнаты. Расхохотавшись, Сахир подошел к статуе богини-матери, наклонился, захватив из стоящей на полу золотой чаши пригоршню благоухающих розовых лепестков, и осыпал ими статую.

Спускаясь следом за танцовщицей по лестнице, Максуд услышал смех своего господина, но он и бровью не повел, когда девушка на мгновение замедлила шаг и, обернувшись, бросила на него вопросительный взгляд. Они уже вышли на террасу, когда Мину неожиданно спохватилась и, торопливо пробежав руками по волосам, обратилась к сопровождавшему ее рабу с просьбой поискать оброненную где-то накидку. Подавив тяжелый вздох, Максуд молча кивнул и исчез в боковой галерее.  Там он столкнулся с Каушальей, которая жестом велела ему остановиться и спросила, кто из гостей продолжал оставаться в доме.
- Господин сам проводил последнего гостя и приказал запереть ворота, - ответил тот, сохраняя на лице почтительное выражение.
- А… эта девушка?
- Какая девушка?
Смерив его презрительным взглядом, кормилица поправила край своего белого сари и ответила: «Ты хороший слуга, Максуд, и предан моему сыну. Но не пытайся обмануть меня. Где она?»
- На террасе.
- Он не взял ее в свою постель? – прошептала старуха, недоверчиво всматриваясь в лицо раба. Тот отрицательно покачал головой, и Каушалья едва заметно улыбнулась.
- Ступай на кухню, Максуд, и поторопи рабов. Солнце уже высоко, скоро наш господин отправится на рынок, пусть подготовят все необходимое, - и добавила, обходя нубийца и опуская высохшую руку на кованые перила каменной лестницы, ведущей на второй этаж: «Я слышала, что караван Шамс ад-Дина вошел в ворота Суфы… »
«Да пожрут тебя пустынные дэвы, старая кочерыжка», - подумал Максуд, а вслух произнес, сложив руки на груди и низко склонившись: «Все будет исполнено, госпожа».

С трудом преодолев последние ступени, Каушалья медленно вошла в покои Сахира, который встретил ее, стоя у окна, подставив лицо и грудь первым лучам восходящего солнца. Глаза его были закрыты, в руке он держал кусок красного шелка, в котором кормилица узнала накидку индийской танцовщицы. Поджав тонкие губы, она обвела взглядом комнату, отметив царивший в ней беспорядок: измятое ложе, перевернутое блюдо с фруктами, засохшие розовые лепестки на полу…
- Фирузи, Абаль, Исаф, Лафтия!
Когда перепуганные рабыни поспешили явиться на ее зов, она назвала их лентяйками и велела немедленно все вычистить и вымыть.
- Эти девушки совсем отбились от рук, - добавила Каушалья, подходя ближе и ласково касаясь плеча мужчины. Очнувшись от раздумий, Сахир вздохнул и прислонился спиной к каменной стене. Кормилица протянула было руку, чтобы забрать у него накидку, но наткнулась на холодный взгляд и, смешавшись, отступила.
- Шамс ад-Дин прислал письмо…
- Ты обо всем узнаешь раньше меня, мать, - усмехнулся Сахир, пропуская шелк между пальцев.
- Ведь я забочусь о твоем благополучии, сынок… - мягко ответила Каушалья, не делая попыток встать рядом.
- Это я знаю.
Оба надолго замолчали.
"Ты позволил ей уйти", - наконец произнесла старуха, глядя на расшитую накидку.
- Да.
- Почему?
- Если бы я только знал ответ… Почему… почему я дал ей уйти? - повторил Сахир, как будто не спрашивал себя о том же, наблюдая из окна, как Мину стоит, склонившись над кустом жасмина и вдыхая аромат распустившихся цветов. Он видел, как она сорвала несколько цветков и вплела их себе в волосы. А потом, рассмеявшись, сняла со своей руки браслеты и повесила на сломанную ветку.
- Она тебя околдовала! – слова сорвались с губ прежде, чем Каушалья поняла их смысл. – Она...
- Она танцовщица, - ответил Сахир, отбросив накидку в сторону. – А твоей невесткой должна стать девушка из хорошей семьи, верно?
- Сахир…
- Хватит, - выпрямившись, он резко хлопнул в ладоши, призывая рабов. Умывшись и натянув черную, расшитую серебром безрукавку, он внимательно посмотрел на притихшую кормилицу, затем развернулся и стремительно вышел из комнаты. Уже на террасе к нему присоединились Максуд и двое телохранителей-нубийцев.

---------> Невольничий рынок

--------------> Ювелирная лавка

Подходя к дому, Сахир вдруг замедлил шаг: у ворот особняка он заметил загорелого до черноты старика в запыленной канди, подпоясанной обрывком веревки. Он сидел на земле, обхватив костлявые колени руками и положив на них длинный, покрытый клочьями седых волос подбородок; его маленькие узкие глазки под густыми белыми бровями смотрели прямо перед собой, словно пытаясь разглядеть что-то в уличной пыли. Встав перед воротами, Максуд заглянул в зарешеченное окошко и окликнул рабов; подняв голову и встретившись глазами с работорговцем, старик неожиданно заговорил надтреснутым голосом:
-  С ней, чьи уста даруют жизнь, мне вышло разлучиться,
Не может плоть моя с тех пор с душой соединиться.

Что встреча с ней, коль столь далек любимых губ коралл,
Что рай, где влага в родниках не для меня струится?

Глухой надсадный кашель врывается в его слова, по скрюченному телу пробегает дрожь - и он замолкает, уткнувшись  лицом в колени.

- А дальше? – стоя спиной к нему, Неджмие расстегнула серебряную застежку и повела плечами, позволяя платью медленно, очень медленно сползти на пол, постепенно открывая спину, бедра, крепкие ягодицы и длинные ноги.   
- И сердце мечется мое, метаться я устал,
Так иногда мечась в пыли, взлететь не может птица.

О кравчий, пожалей меня, без влаги я увял,
Позволь мне к чаше губ прильнуть, шарабом насладиться.

Откашлявшись, старик с трудом поднялся на ноги и, вздыхая и охая, перешел на другую сторону улицы.

- Господин? – Максуд оглянулся. Сахир не ответил и, заметив, что раб выжидающе смотрит на него, шагнул за ворота. Ступив на дорожку, ведущую к дому, он вспомнил, что за весь день у него во рту и маковой росинки не было, виноград, которым его угощали в лавке Мэрмэр Машхади, в расчет не шел.
- Вели рабам приготовить ванну и подать обед. Да побыстрее, - велел Сахир, прислушиваясь к голосам и звонкому смеху, доносящимся из глубины сада. Отпустив Максуда движением руки, он свернул на боковую тропинку, огибавшую мраморный фонтан и петлявшую между фруктовыми деревьями. Еще издали торговец увидел усевшихся тесным кружком рабынь, подносы с вином и сластями, услышал звон цимбал и взрывы веселого смеха. Стоя в тени деревьев, мужчина обвел взглядом здание гарема и усмехнулся, разглядев четырех евнухов, с безмятежным видом взирающих на развеселившихся девиц.
- Хафизе, станцуй! – закричали рабыни, хлопая в ладоши и приплясывая на месте от нетерпения. - Просим, просим! И гречанка с тобой станцует, ей всё равно повторять надо! Ну пожалуйста, станцуй!
Бесшумно ступая, Сахир подошел поближе и прислонился плечом к растущему на краю лужайки кипарису. Хафизе улыбалась, искоса поглядывая на клинок изогнутой сабли, а гречанка, поддаваясь на уговоры подруг, опустилась на землю напротив нее.
- Танцуй, Хафизе, танцуй! – к щебету девичьих голосов присоединился еще один, спокойный и низкий, но звучал он так тихо, что его невозможно было расслышать в поднявшемся шуме.
Звон цимбалов возвестил о начале танца, и девушки одновременно поднялись на ноги, скрещивая вспыхивающие в лучах солнца изогнутые клинки. Рабыни хлопали, звеня медными и серебряными браслетами, взвизгивали, ахали, когда отточенное лезвие почти касалось тела танцовщицы. Хафизе смеялась, ловко уходя от клинка гречанки, которая хорошо танцевала, но, как ни старалась, не могла угнаться за более опытной соперницей.
- Я четыре года училась хатуну исполнять, за мной не всякая танцовщица угонится! И... Ещё раз! Отлично, умница девочка!
Скрестив клинки в последний раз, девушки замерли, опустив сабли к земле.
- Вот так и будешь вечером танцевать как сейчас... – сказала наложница, щелкая пальцами. Расстегнув жилетку, она сбросила с себя одежду и отдала ее раскрасневшейся гречанке. - Господин доволен тобой… Он дарует тебе свою одежду!
Ее слова сопровождались громким смехом обступивших их женщин, а гречанка, склонившись, прижала подарок к груди.
- Хорошо… очень хорошо, Хафизе… -  хозяин дома несколько раз хлопнул в ладоши, по-прежнему оставаясь в тени дерева.

В воцарившейся вдруг тишине было слышно, как в толпе рабынь кто-то сдавленно вскрикнул, а в следующий миг Зубейда, подобрав тяжелую, затканную золотом юбку, бросилась навстречу хозяину и, схватив его за руку, прижала ее к губам. Следом за ней шла Данаб – египтянка, как попугай, повторяла все действия сирийки, с которой была неразлучна с того самого дня, когда впервые переступила порог гарема. Кианг же, напротив, не сдвинулась с места, но, встретившись глазами с Сахиром, отвесила глубокий поклон, вызвавший усмешку на лице работорговца. Сестры-еврейки, похожие одна на другую, как две капли воды, нерешительно смотрели на усту, а та, словно не замечая ничего вокруг, застыла в неподвижности, сжимая в руке саблю.
Первой была Ривка – девушка вышла вперед,  скрестив руки на груди и низко кланяясь. Ее примеру последовала Цила, которая, встав рядом с сестрой, попыталась незаметно взять ее за руку. Следом за ней к Сахиру подошла Падма – индианка скользнула вперед, блестя черными влажными глазами и сложив маленькие изящные руки «лодочкой». Последней была гречанка. Прижимая к груди подарок наложницы-усты, она горделиво тряхнула копной вьющихся волос цвета бледного золота и, немного ступив вперед, склонилась перед мужчиной в глубоком поклоне.   
Взмахом руки отстранив от себя сирийку, Сахир смотрел, как Хафизе неторопливо подходит к нему, грациозно покачивая бедрами и звеня многочисленными золотыми цепочками и браслетами, которыми были украшены ее запястья и щиколотки. Солнце ласкало нежную кожу девушки, отражалось в бездонных карих глазах, рассыпалось сотнями бликов на драгоценном ожерелье, лежавшем вокруг длинной шеи.
- Господин… - остановившись в двух шагах от него, Хафизе наклонила голову, пряча взгляд за стрелами ресниц. Задержав взор на ее обнаженной груди, Сахир в очередной раз подумал о том, что в отличие от других девушек, миллийке не нужно было подкрашивать соски кармином, чтобы сделать их цвет более насыщенным и ярким. Справа от них Зубейда кусала губы, комкая в ладонях шелковый, расшитый бирюзой  платок.
- Рабыни готовы. Думаю, они не опозорят меня, показывая своё умение вашим гостям, - прошелестела Хафизе, заглянув хозяину в лицо. Выслушав ее, мужчина улыбнулся: «Господин доволен тобой, Хафизе…» Сняв с пояса кошель, он развязал тесемки и вынул из него маленькую коробочку, изготовленную из драгоценного сандалового дерева. Открыв ее, Сахир вытащил золотую цепочку, на которой покачивалась подвеска в виде гнезда с заключенным внутрь розовым опалом. Прижав дрожащие пальчики к губам, сирийка невольно подалась вперед, пожирая глазами украшение.
-  И он дарит тебе… это, -  услышав эти слова, Зубейда тихонько застонала и отвернулась, пряча мокрое от слез лицо у Данаб на плече. «Он жертва стрел ее зрачков, которыми пленен», - шепнула египтянка, поглаживая всхлипывающую девушку по голове и бросая испепеляющий взгляд на Хафизе.

- Вы балуете меня, господин, - миллийка роняла слова, не сводя глаз с лица хозяина. Искоса посмотрев на покачивающуюся в его руке подвеску с опалом, Хафизе подняла руки и, склонив голову, расстегнула тяжелое золотое ожерелье, которое с мягким шорохом стекло по ее груди вниз и упало на траву. Повернувшись спиной, она собрала волосы, оголяя шею, и замерла, ожидая, когда господин наденет на нее украшение. Застегнув цепочку, Сахир задержал руку, проводя широкой горячей ладонью по ее спине и, обняв за талию, заставил девушку повернуться. Дотронувшись указательным пальцем до розового камня, уютно устроившегося в ложбинке между ее грудей, работорговец ответил: «Ты это заслужила… Созия прекрасно танцевала». Оглядев остальных девушек, он негромко произнес, обращаясь к притихшим рабыням: «Можете оставаться в саду еще час. Потом отдыхайте. Помните, что нынче ночью мужчины будут драться за право обладать каждой из вас». После этих слов Цила беспомощно оглянулась на сестру, которая смотрела прямо перед собой, сжав губы в тонкую линию.
- Господин мой… - Ривка крепче сжала руку сестры, сделала шаг вперед и неожиданно упала перед хозяином на колени, утыкаясь лбом в землю. – Не разлучайте нас, господин, пожалуйста… Я прошу вас… я вас умоляю, господин!
Секундой позже рядом с ней оказалась Цила; сестры вцепились в башмаки Сахира, царапая ногтями кожу, и наперебой упрашивали его оставить их вместе.
- Замолчите… обе! – от его рыка еврейки испуганно примолкли, не смея поднять головы. – Я вижу, что вы плохо усвоили то, чему вас учили. Вы моя собственность, моя вещь… и я поступлю с вами так, как сочту нужным. Если кто-то пожелает купить верхнюю половину одной из вас, а другой захочет получить нижнюю, так тому и быть. Вы меня поняли?
Наклонившись, он запустил пальцы в густые иссиня-черные волосы Ривки и рывком приподнял ее голову. Еврейка была белее мела, губы ее подрагивали, а в глазах плескался почти животный ужас.
- Всех касается… - прошипел Сахир, обводя потемневшим взглядом сбившихся в кучу женщин. Отшвырнув от себя дрожащую рабыню, он выпрямился и пошел по усыпанной красным песком дорожке, ведущей к дому. На ступенях его ждал Максуд, который сообщил хозяину, что ванна готова и ждет его, а обед будет подан с минуты на минуту. Поднявшись в свои покои, Сахир снял расшитую серебром безрукавку и швырнул ее на пол, затем настала очередь башмаков из мягкой кожи и черных шаровар.  Безмолвные рабы собрали грязную одежду и, услышав короткое «пошли вон», поспешили скрыться за дверью.
Спустившись в купальню, он некоторое время стоял, наполняя ладони водой и выливая ее себе на голову, потом сел, положив локти на каменные бортики, и крикнул оставшемуся в коридоре Максуду: «Приведи Хафизе…»