Повинуясь его словам, девушка коснулась рукой чашрафа, сбрасывая его на пол и делая шаг вперед. Сахир смотрел, как она ступает по каменному бортику купальни, позванивая тонкими ножными браслетами, как останавливается, чтобы попробовать ногой воду, как недовольно морщит хорошенький носик и уходит к низкому, инкрустированному красным и черным деревом столику. Наклонившись над расставленными на нем блюдами, Хафизе взяла щепотку шафранового риса, бросила на замолчавшего хозяина лукавый взгляд и, опустившись рядом с ним на колени, облизала пальцы с прилипшими к ним зернышками. «Чем я могу служить своему господину?» - спросила девушка чуть слышно, наклоняясь к Сахиру. А тот молча обнял ее рукой за шею, перебирая тяжелые темные пряди, и запрокинул голову, касаясь полуоткрытых губ. Погладив Хафизе по щеке, он отодвинулся от нее и, поднявшись  по ступенькам из купальни, взял приготовленное для него полотенце. Наскоро вытеревшись и обернув темно-синюю ткань вокруг бедер, работорговец подошел к накрытому столу и разломил еще теплый хлеб напополам. Мельком глянув на Хафизе, которая оставалась около купальни и водила ножкой по усыпанной лепестками воде, Сахир наполнил бокалы вином и дал один из них девушке. Прожевав хлеб и запив его вином, он посмотрел на миллийку и сказал: «Я купил двух невольниц сегодня. Абдулла ибн Фархад хочет преподнести своему другу малику Бахрейна драгоценный дар – Рабыню Страсти. Думаю, что одна из них ему подойдет… » Помолчав, он поставил бокал на стол и добавил, выбрав оливку покрупнее:
- Через несколько дней я отправлюсь в Сирию. Надеюсь убедить Юсуфа аль-Рахмана принять эту женщину и сделать из нее жемчужину, достойную гарема правителя.
Разглядывая уложенный на блюде огненно-красный рис, Сахир подумал о болезненной гречанке; он не разделял пристрастия своих соотечественников к нежным светловолосым женщинам, но именно такие  более всего ценились на невольничьих рынках Востока. У гречанки, которую продал ему Шамс ад-Дин были чудесные волосы цвета спелой пшеницы и изумительная, несмотря на покрывающий ее слой грязи, молочно-белая кожа.
Взяв кувшин, Ахуджа заново наполнил свой бокал и взглянул на Хафизе. Пожалуй, он покривил душой, когда сказал, что не станет брать себе вторую жену… Люди верно говорят: первый брак – для родственников, второй – для себя. Перед отъездом нужно будет повидаться с торговцем Баешаном, договориться о свадьбе… Об отказе он даже не думал: отец Парвэны будет рад избавиться от дочери, которой совсем недавно исполнилось двадцать лет.
- Я многого жду от сегодняшней ночи, Хафизе, - проговорил работорговец, рассматривая осадок на дне бокала. – Я привык удивлять своих гостей и не хочу увидеть разочарование на их лицах…

- Я не помню, чтобы твои гости когда-либо были разочарованы. Я не Рабыня Страсти, но меня обучала лучшая уста в окрестностях Суфы и мне есть чему научить рабынь, - ответила наложница, запивая рис вином и одним плавным движением поднимаясь с пола.
- Это я знаю, - ответил Сахир, усмехнувшись краем рта.
Рабыня Страсти… как-то раз Юсуф пригласил его в свой дом и, после того как друзья воздали должное отменным кушаньям и  тончайшим винам из собственных виноградников аль-Рахмана, хозяин дома прислал ему женщину, сказав, что она настоящее сокровище, искуснейшая из любовниц, та, которую называют Рабыней Страсти. Когда работорговец спросил, для кого предназначалась эта невольница, Юсуф ответил, что готовил ее для египетского султана, но тот скончался на днях, а его преемник отменил заказ, поэтому девушка принадлежит аль-Рахману.
Зухра – так звали девушку – стояла не шевелясь, опустив руки и склонив голову, ожидая, когда господин позволит ей поднять глаза. На ней были полупрозрачные шальвары небесно-голубого цвета, короткая блузка без рукавов, расшитая мелким жемчугом и сапфирами, на ногах – украшенные жемчугом туфли. Каштановые волосы, присыпанные золотой пудрой,  свободно падали на ее плечи и спину, нижнюю половину лица закрывала небесного цвета газовая вуаль.
- Эта женщина – само совершенство, - с тихой гордостью произнес Юсуф аль-Рахман, обходя вокруг замершей в неподвижности рабыни и любовно касаясь ее распущенных волос.
- Посмотри на меня, - велел Сахир, и длинные темные ресницы девушки затрепетали, аквамариновые глаза взглянули на него и на мгновение в них мелькнули смущение и страх. 
- Ее предназначение – дарить наслаждение и наслаждаться самой. Она твоя, мой друг. Я дарю ее тебе, Сахир, но лишь на одну ночь, - добавил Юсуф, смеясь.
Ночь, которую он не забудет никогда… Как и то, что произошло на следующее утро. 
- Тебе следует отдохнуть перед аукционом, Сахир, у тебя измученный вид, - голос Хафизе донесся до него словно издалека и, оторвав у жареного голубя крыло, Ахуджа вонзил зубы в сочное, благоухающее травами мясо.
- Не могу, - ответил он некоторое время спустя, - Меня попросили быть гостем на сегодняшнем празднике, который устраивает труппа бродячих артистов… Я слышал, прошлой ночью они давали представление для самого царя.
Вспомнив выражение лица Девдаса, когда он назвал работорговца героем и поблагодарил его за спасение сестры, Сахир приглушенно фыркнул. Перед его глазами возникло лицо молодой индианки, смуглое, с прекрасно очерченными скулами и высоким лбом, твердым маленьким подбородком, изобличающим упрямство и силу воли; как наяву, он увидел темные, полыхающие едва сдерживаемым гневом глаза, ощутил прикосновение ее губ и прерывисто выдохнул, бросив на блюдо обглоданную кость. Царапайся и кусайся, моя дикая кошка… моя тигрица… Я знаю – мы с тобой одной крови, ты и я. 
Повернув голову, он заметил, что Хафизе пристально смотрит на него и дважды хлопнул в ладоши, призывая рабов. Двери немедленно распахнулись, и в купальню вошел Хабиб, держа на вытянутых руках сверток с одеждой. Ополоснув руки в чаше с водой, мужчина сбросил полотенце на пол и облачился в черные шаровары и вышитую серебряной нитью курту. Хабиб помог господину обуться, а после, прижав руки к груди, стрельнул глазами в сторону наложницы и попятился к дверям.
-  Что за рабыни, какой крови? – спросила Хафизе, протягивая руку к жаркому.
- Та, которую я хочу отправить к Юсуфу аль-Рахману - она из Марокко, другая… - он помолчал и с улыбкой закончил: - Хафизе, мне известно, что ты терпеть не можешь гречанок, но мои друзья забывают о скупости, когда думают, что видят перед собой новую Аспасию. Займись ею…
Последние слова он произнес, взяв девушку за подбородок и глядя ей в глаза.

Подняв голову и, по-видимому, слегка опешив от неожиданности, парень некоторое время молча разглядывал работорговца, а затем едва заметно поклонился. Выпрямившись и придав своему лицу приличествующее случаю торжественное выражение, он произнес ясным голосом: «Я с посланием от царского знахаря!» Услышав это, Сахир вопросительно вскинул бровь. После недолгих раздумий посыльный поправился: «Предсказателя». Удивление работорговца возросло, он выжидающе смотрел на подростка, стараясь понять, что могло понадобиться от него царскому знахарю или, тем паче, предсказателю. Подумав еще немного, Рошэн сунул руку за пазуху и вытащил письмо: «От господина Джиуджи аль-Суфи». Царский звездочет! За прошедшие семь лет, что Сахир жил в Суфе, ему так и не представилось случая встретиться с Джиуджи аль-Суфи. Сей ученый муж редко заглядывал на невольничий рынок, а работорговец по ведомым ему одному причинам  избегал посещать празднества, которые время от времени устраивал правитель Персии Аль-Хаким Салар Абу-л-Фарид ибн Мансур, да проживет он тысячу лет!
Сломав печать и развернув свиток, Сахир прочел следующее: «Почтенный господин Ахуджа, нынешним вечером его высочество наследный принц Аль-Амир Парвиз Ходадад Фируз Али-Шер ибн Салар изволит нанести визит в ваш дом. Его высочество выразил желание посетить ваш дом, чтобы в приятной обстановке отдохнуть от долгого военного похода, скоротать время в удовольствиях, также он не прочь в приватной обстановке увидеть тот удивительный товар, который составил славу вашему имени в Суфе. По поручению Аль-Амира Парвиза Ходадада Фируза Али-Шер ибн Салара руку приложил Джиуджи аль-Суфи».
- Он попросил дождаться ответа, - сказал Рошэн, бросив мимолетный взгляд на возвышающегося рядом Максуда, и замолчал, рассматривая замысловатый узор, которым были затканы ворот  и рукава курты хозяина дома.
Вздохнув, мужчина приложил письмо сначала ко лбу, а затем к губам и ответил:
- Скажи господину аль-Суфи, что я благодарю богов за оказанную мне честь. Его желание будет исполнено.
В руках нубийца блеснул золотой, который он тут же кинул мальчишке. Свернув письмо и отдав его Максуду, Сахир сделал рабам знак проводить  паренька за ворота. Лязгнули железные засовы, и, поманив к себе слугу, Ахуджа направился обратно к дому.
- Вечером к нам прибудет принц Парвиз, - сказал он наконец, останавливаясь на ступенях террасы. – Подготовь отдельную комнату и скажи Мастанабалу, что сегодня у нас будет особенный гость, привыкший к самым изысканным блюдам…
- Будет исполнено, господин.
- Еще одно… Я пригласил Джамиля ибн-Саади.
- Эту крысу в облике человека? – проскрежетал Максуд, сжимая кулаки.
- Очень хитрую и жадную к тому же. В прошлый раз этот мерзавец отнял у меня невольницу, якобы конфисковав ее в пользу своего султана. Василика стоила не меньше двадцати тысяч динаров, но Джамиль решил, что может получить ее даром, – в голосе Сахира зазвучали металлические нотки.
- Тебе нужно только приказать, господин, - прошептал нубиец, опустив взгляд.
- Джамиль верит в благосклонность египетского султана. О, это очень умная крыса… - работорговец усмехнулся. – Однако в пустыне властвуют одни лишь боги… да Песчаный Дервиш.
Он замолчал, заметив идущую к ним Каушалью. Кормилица шла из кухни, набросив на седую голову край белого сари и сжав в тонкую нитку губы.
- Благослови, матушка, - Сахир нагнулся, коснувшись подола сари, и прижал пальцы ко лбу.
Погладив его морщинистой рукой по лицу, старуха смерила нубийца уничтожающим взглядом, и тот, поклонившись, поспешил отойти в сторону.
- Ты выглядишь усталым, сынок. Тебе нужно отдохнуть, впереди долгая ночь.
В ответ Ахуджа смиренно соединил ладони и опустил голову.
- У меня еще много дел, мать, но я сделаю так, как ты велишь.
Довольная, Каушалья милостиво кивнула замершему в почтительной позе нубийцу и, кликнув служанок, пошла на женскую половину дома. Подождав, пока она скроется из виду, работорговец сказал:
- Отправь послание Шахину и скажи рабам, что вечером мне понадобится лошадь.
- Ты уезжаешь, мой господин? Но принц?..
- Это ненадолго, Максуд, - ответил Сахир, заходя в дом и устремляясь к каменной лестнице, ведущей на второй этаж.
- Хорошо, господин, я прикажу оседлать двух лошадей.
- Я еду один, - ответил тот и остановился, когда раб упал на колени и прижался лбом к башмакам хозяина.
- Валиде-ханум велит забить меня плетьми, когда узнает, что Вы уехали совсем один.
«Встань, Максуд. Вставай, я сказал! – досадливо отпихнув от себя не желавшего подниматься нубийца, Ахуджа процедил сквозь зубы: - Хорошо, ты поедешь со мной…»
Поднявшись по лестнице, он замер у дверей спальни, преодолевая неожиданное волнение, и, толкнув одну из створок, зашел внутрь. Хафизе сидела на краю бассейна, склонившись над водой и рассеянно разгоняя рукой плавающие на поверхности лепестки. Прислонившись плечом к деревянной колонне и не сводя с девушки потемневших до угольной черноты глаз, Сахир негромко произнес: «Я слышал голос, зовущий издалека… Прости, что заставил ждать тебя».

Хафизе вздохнула, прижимаясь к хозяину всем телом и не выпуская чашу из рук; нежная, податливая, она покорно приоткрыла губы, позволяя ему проникнуть в глубину своего рта и лаская кончиками пальцев его плечо. Прервав поцелуй, работорговец  взял девушку за подбородок и приподнял ее лицо, заглядывая в лукавые, оттенка янтаря глаза. Наложница молчала, запрокинув голову и не сводя с него сияющих глаз, грудь ее мерно вздымалась в ритм его дыханию, тонкие пальцы вцепились в края чаши.
- Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою, - произнес он, забирая у нее чашу, и добавил, увидев, как дрогнула тонкая бровь: - Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.
Взгляд его переместился с лица наложницы на ее обтянутую шелком грудь, и Ахуджа коснулся костяшками пальцев соблазнительных полушарий, повторяя про себя слова царя Соломона, обращенные к его возлюбленной Суламите: «Стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти». Положив ладонь Хафизе на живот, он горько усмехнулся и стиснул зубы.
«Проклятье на мне и доме моем, и потому наложницы мои остаются смоковницами бесплодными», - думал Сахир, осыпая бесчисленными поцелуями шею и обнаженные плечи льнущей к нему девушки, зарываясь лицом в ее волосы и блуждая рукой по животу и округлым бедрам. Нет у него ни сына, ни дочери, и некому оставить дом и богатства… Отчаяние змеей заползло в его душу, обвилось вокруг сердца, отравляя мгновения близости с желанной женщиной, и Сахир застонал, словно от боли, сжимая Хафизе в объятиях.