[ Персия ] |
|
Форумная игра «Персия» - сплав древней истории и авантюрных приключений в духе «Принца Персии» без магической составляющей. Альтернативный мир создан под впечатлением игр "Assassin's Creed" и "Prince of Persia", сказок «Тысячи и одной ночи», поэзии Фирдоуси, Хайяма и Рудаки, мифов и легенд народов Ближней и Средней Азии. | 
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » [ Персия ] » Торговые места Суфы » Ювелирная лавка
Ювелирная лавка это место где женщины теряют покой и сон, а мужчины содержимое своего кошелька. Именно такая лавка уже без малого десять лет принадлежит Машхади-ханум.
Ман Уль,Вход в лавку, Пресловутая смоковница (фиговое дерево)
Отредактировано Мэрмэр Машхади (2011-01-19 16:26:57)
Внутренний двор дома.
Мэрмэр делает приглашающий жест, входит и с размаху впечатывается в стену девичьего визга, а за визгом в хозяйку дома летит мыльная вода вперемешку с шерстью и сором. Вода окатывает женщину с головы до ног, брызги даже долетают до вошедшего после раба. В установившейся затем тишине слышится отчетливый «Ойк!». Взгляду предстает пикантная картина: посередине двора прямо под деревьями на мокрых коврах стоят женщины одетые только в куфьи и короткие шальвары с ведрами и щётками в руках, а сбоку черная Машхади в потеках шерсти и симпатичный юноша, выглядывающий из-за её спины. Торговка не выдерживает первой из-под никтаба слышаться приглушенные клокочущие звуки. Ближайшая к потайной двери служанка со стуком роняет на землю уже пустое ведро. Мэрмэр открывает лицо и, уже не сдерживаясь, начинает смеяться:
- Ой, не могу! Воительницы Правды! Храбрые охранницы царских сокровищниц! Пери щёток! Ох, - хозяйка переводит дух, - а кошек куда дели?
- Матушка Мэрмэр! Матушка! Простите великодушно! Испугались. Они здесь! Кошки! – слышится со всех сторон, служанки подбегают, помогают хозяйки снять паранджу. Тут до них доходит, что за спиной хозяйки стоит мужчина. Молчаливый, молодой, немного испуганный приемом, но мужчина. Женщины пытаются безуспешно прикрыться вёдрами.
- Ну и жара! – Мэрмэр обмахивается рукой, заметив реакцию своих служанок, поворачивается, манит Валентино. – Падайджи! Девушки, это моя новая покупка! – широко и довольно улыбается, – Нет, его нельзя щупать. Да, он пока будет жить здесь. Звать его не надо, он сам придет. А что надо? Надо его мыть, он долго к нам добирался и порядком устал. И меня тоже надо! – прикладывает руку к груди, – И кормить, вкусно кормить! - Мэрмэр берет раба за руку, - Поиджём! Тьют сийчас шумнаа будеть, а нам нда пагаварч! – Мэрмэр открыто и пристально смотрит юноше в глаза. – Очин-очин нада.
Тут под ноги хозяйки и раба выбегает пушистая кошка. Кошка душераздирающе миучит, жалуясь на отсутствие любимой хозяйки, мокрую воду и согнавших её с любимых ковров служанок. Женщина ловит испуганное животное на руки: -Ну-ну, Ман Уль, я пришла, не надо плакать, я дома, солнышко моё ни плачь. Сейчас мы пойдем знакомиться. Ой, Бэкбэка позовите и пусть принадлежности для письма захватит!
Женщина делает три шага с кошкой на руках, потом поворачивается: - Фаринтино, ты итдёш? – Возвращается, берет невольника за руку и уводит вглубь дома.
Поздний вечер. В доме шум и грохот, горят огни, позвякивают колокольчиками впряженные в большую повозку волы, носятся одуревшие кошки, служанки хлопочут вокруг сидящей в ярко освещенной комнате женщины. Мэрмэр ждет, пока старая Нуна умаслит и заплетет надвое черные тяжелые волосы, руки хозяйки задумчиво гладят резную шкатулку красного дерева. Тяжелый дневной разговор не идет у ханум из головы. Хмурые и не радостные мысли, овладевшие Мэрмэр поле того как её покупку увели отмываться, не желали покидать её. Настоящая цена раба была намного выше той, которую она заплатила, но юноша требовал долгой и аккуратной огранки, а времени у Машхади не было. Нуна отпускает последнюю косу и тяжелый золоченый колокольчик, вплетенный в кончик косы, упав, гулко стукает. Женщина вздыхает и встает, делая знак одеваться. На кумачовую тунику расторопные служанки набрасывают черную паранджу, а потом подают тонкую вышитую стеклярусом вуаль и маску. Женщина скрывает лицо и шею, но тяжелые бусы из кровавика и вышитая золотом горловина проглядывает через блестящие складки. Выбор Мэрмэр останавливается на высоких деревянных сандалиях, способных вызвать легкую тошноту даже у уличного канатоходца. Машхади делает, покачиваясь, два пробных шажка потом, подхватив шкатулку, спускается к повозке. Бэкбэк в расшитой яркими нитками курточке и в новых ни разу не надеванных штанах, нетерпеливо вертится на козлах. Пузатые амфоры с драгоценным маслом и другими дарами уже погружены, и мальчик жаждет тронуться в путь:
- Матушка, ночь!
- Слазь, не позорь меня!
- Нууу…
- Слазь! Ты хуит и должен идти к царю пешком! Фарваши свидетели, ты испытываешь мое терпение, - госпожа воздевает палец. Мальчик нехотя спускается, не отводя взгляда от повозки. Мэрмэр замечает проникновенный взгляд и смягчается:
- Можешь обратно ехать в повозке.
Женщина поворачивается, кланяется домашним, потом берет Бэкбэка за плечо. Маленький караван трогается.
Абу распахнул перед девушками массивные двери лавки, и торопливо скользнул за ними внутрь. Служанка Жаклин, при виде обилия разноцветных и переливающихся драгоценных камней, серебра и золота громко охнула. Тут и там висело множество бус и медальонов на любой вкус и цвет. Кольца, аккуратно упакованные дожидались своих будущих владельцев. Массивные и маленькие серьги заманчиво поблескивали в неверном свете свечей, а серебряные кувшины для напитков придавали некий восточный шарм лавке.
Тем не менее, Симона стойко встретила блеск камней и золота, гордо пройдя внутрь. Сейчас на ней не было украшений, да и не любила она их так уж сильно. Разве что могла себе позволить порой заглядеться на местные диковинки.
- Госпожа, - послышался благоговейный шепот служанки, державшейся поближе к Симоне. - Здесь так красиво! Я никогда не видела столько украшений сразу!
- И тебя это пугает? - Симона слегка повернулась, чуть улыбнувшись уголком рта. - Не стоит теряться в этом блеске. В сущности, что такого в этих камушках?
Позвякивание бусин отвлекают женщину от разглядывания цветных лоскутков. Ярь-медянка, шафран, пурпур, лазурит, индиго – цвета радуги разбросаны на коленях. Сложный выбор захватил все мысли и чувства. Как только уставшие за ночь ноги переступили порог родного дома, женщина велела открыть лавку, а сама ушла в купальню, роняя в беспорядке опостылевшие одежды, только красная туника была отдана в руки подоспевшей Зулы. Тунику, споров золотую вышивку, растеребят на нитки и сожгут, как подношение богам. А пока выбор ткани на новую обернулся не дюжим испытанием.
Женщина с любопытством смотрит на зашедшую в лавку чужестранку. Узор на платье выдает в ней западную варварку лучше странного кроя верхнего платья и белой кожи. Старье! Такое даже в Византии уже не носят, хотя цвет хорош… женщина сжимает в руке лоскуток цвета предрассветной ночи.
- Мир вам и процветание. Чем недостойная Машхади может услужить дальней гости? Что желает ваше сердце?
Заговоривший толмач убил напрочь доверительные отношения, что, как известно, связывают покупателя и продавца. Тем более, когда оба, волею негаснущего огня, носят поясной узел на одной стороне. Мэрмэр уставилась на переводчика как Ман Уль смотрит на выбежавшую на середину двора крысу. Но как только мужчина закончил говорить, ханум отблагодарила его кивком.
- Госпожа разумеет наречие греков или почитаемый западными людьми язык Книги? – первая половина была произнесена на греческом, а вторая на латыни, но дальше Мэрмэр говорила на персидском, - Может вам будет удобнее перейти на эти наречия, если уж фарси так не привычен для языка, так как и для уха госпожи. А ваш сопровождающий пока сможет смочить натруженное горло, - торговка коснулась лба, сердца, а потом повела в сторону нарочно устроенного уголка.
Симона Дебовуа не сразу заметила владелицу лавки, пышнотелую темноволосую женщину с двумя толстыми косами, спокойно лежащими на груди. Одета была сладкоречивая торговка, назвавшаяся Машхади исключительно в темные цвета, и мадам Дебовуа даже показалось на какой-то миг, что видит перед собой еще одну вдову. Но это мнение вполне могло быть ошибочным, ведь как ей было известно у персов цветом траура был коричневый, а не черный.
Кивком отослав Абу, благодарно склонившего голову, Симона чуть улыбнулась лавочнице, и заговорила с ней на латыни:
- Греческий никогда не будет иметь той легкости и напевности языка что есть у латыни. Это слишком грубый язык, на мой взгляд. Если вы не против, обойдемся латынью.
Жаклин переводила взгляд со своей госпожи на Машхади, выглядя при этой по меньшей мере удивленно, будто не понимала как две такие разные женщины могут найти общий язык. Будучи слугой и девушкой из низшего сословья, Жаклин не знала нескольких языков как ее госпожа, и даже не умела толком писать. Поэтому было неудивительно то, как смущенно она выглядела при этом разговоре.
- Должна признаться, у вас великолепные изделия, - Симона легонько дотронулась до перламутровых бус, висевших среди прочих на стене лавки. - Жаль, что я не ношу украшения. Но вот моей служанке они вызывают почти благоговейный трепет, - девушка чуть кивнула в сторону медноволосой Жаклин.
- Греческий никогда не будет иметь той легкости и напевности языка что есть у латыни. Это слишком грубый язык, на мой взгляд. Если вы не против, обойдемся латынью.
- Каждый звук будет хорош из ваших уст, о волоокая, - Машхади громко хлопнула. На зов как джин из лампы выскочил маленький слуга. Заметив красавицу гостью, мальчишка с открытым ртом уставился на голые запястья и открытые плечи.
- Бэкбэк угости господина чаем, - было сказано на фарси, голос торговки тихий и безэмоциональный, заставляет мальчонку испуганно съёжиться. Мэрмэр могла крикнуть, заругаться, даже стукнуть, если зазеваешься, но когда обычно веселая хозяйка начинала копировать каменную статую – жди беды.
- Простите госпожа, - прислужник делает единственное, чему его научили в этом доме – низко кланяется гостье, потом провожает мужчину на возвышение. Как только гость вступает на толстый ворс ковра, мальчик задвигает цветастую шелковую ширму, стремясь укрыться, то ли от гнева лавочницы, то ли от запретного зрелища, то ли от неведомого томления, что охватывает, когда видишь что-то невообразимо желанное, но столько же не доступное.
- Должна признаться, у вас великолепные изделия, - чужеземка трогает жемчужные бусы, - Жаль, что я не ношу украшения. Но вот моей служанке они вызывают почти благоговейный трепет.
- Она просто мало видела украшений, мне, проведший среди них много лет, самые дорогие камни кажутся крашеной слюдой, а булыжники - алмазами. Простите за то, что советую без спроса. Но в этой стране камни говорят не только о страсти обладать, - Мэрмэр встает, лоскутки падают к ногам ворохом сухих листьев, - В Суфе даже рабы носят украшения, зачастую они даже ярче, тех, что носят свободные, - золотые ожерелья, дутые браслеты с бубенцами, змейки ножных цепочек, броши с райскими птицами и огненными ящерками ссыпаются перед рыжей служанкой, а перед госпожой выкладываются ларцы с порошками, бутыли цветного стекла с душистом маслом, тонкие не весомые чеканные кольца, кошельки, будто сотканные пауками из серебра, заколки в виде перьев, живых цветов, у которых, на лепестках застыла роса. Но приглянувшись можно заметить, что роса это включения кварца, лепестки корунд, а перья рисовал отнюдь не умелый резец мастера.
- Но вам, о желанная гостья, я не смею предложить, эти …, - женщина замолкает, а потом презрительно выплевывает, - цацки! – и ловким жестом сгребает в подставленный короб любовно расставляемые украшения. Из-под прилавка жестом уличного факира машхадка достает бамбуковый ханьский зонтик и маленькую бутылочку с мутной жидкостью.
- Ваша красота слишком нежна, для полуденного солнца благословенной Суфы, - женщина вытягивает из рядом стоящего ларя серо-синюю накидку расшитую бисером и «белой» бирюзой, - и слишком ценна для нескромных взглядов рабов и подметал. Накидка из восточного хлопка, украшения – бирюза. Такая бирюза удел смелых, она притягивает удачу. У вас говорят, помогает удержать синюю птицу. Вам, странница, ведома ценность случая. А здесь огуречная вода, гонит веснушки, загар и дарует прохладу коже, - пальчик тычет в бутыль, плотно притертая пробка покидает гнездо. Аромат мелисы и свежей травы заполняет комнату.
- Вашей служанке могу предложить яшмовые бусы, они говорят, прививают скромность и послушание - суфийская торговка прозванная Матушкой, улыбнулась нежно и немного рассеяно. Бэкбэк подливавший за ширмой чай толмачу много многое сказать об улыбках госпожи, но не смел, отвлекаться от порученного дела.
Темноволосая чужестранка не без интереса слушала все, что говорила лавочница Мэрмэр, широким жестом высыпая на прилавок сияющие и переливающиеся всеми цветами радуги камни, заправленные в цепочки, брошки и серьги.
- ...цацки! - смачно выговоренное слово женщина почти недовольно выплюнула, будто оно давно вертелось у нее на языке и искало выхода. Затем украшения полетели в ловко подставленную коробку к вящему неудовольствию Жаклин. Симона готова была рассмеяться, но вовремя сдержала себя. Торговые места всегда вызывали у девушки широкую улыбку - ей доставляло несказанное удовольствие слушать напевные речи торговцев, готовых превознести свои товары до высот, достойных короля или султана. Однако зонт и накидка явно пришлись мадам Дебовуа по вкусу. Девушка перебирала тонкими длинными пальцами серо-синюю ткань с особым трепетом, который не укрылся от цепкого взгляда Мэрмэр.
- Вашей служанке могу предложить яшмовые бусы, они говорят, прививают скромность и послушание, - слова лавочницы вырвали Симону из плена нежности, окутавшего ее при соприкосновении с мягкой тканью.
- Не сомневаюсь, - улыбнулась Симона, и аккуратно подцепив пальчиками бусы, надела их на шею своей служанки.
- Что скажешь, Жаклин? - вдруг откуда ни возьмись появилось зеркало, словно торговка прочла мысли. Жаклин охнула - бусы ей очень понравились.
- В таком случае, я беру их, эту замечательную накидку, зонтик, и... - взгляд Симоны вдруг упал на нечто, блеснувшее алым огоньком в тонком луче света, проникнувшего из окна. Девушка медленно, неторопливо двинулась, словно зачарованная к груде украшений, и неожиданно ловко извлекла из нее рубиновое кольцо, обрамленное в потемневшее золото. Чужестранка некоторое время вертела его в пальцах, а затем повернулась к лавочнице.
- Что это за камень? - полюбопытствовала она, решив разузнать верно ли она поняла.
Вынутый из горки украшений красный перстень заставил сердце торговки забиться, как у пойманной Ман Уль мыши. Лал блеснул полированной гранью. Не может быть! Рубиновый перстень, дар второго принца! Нет, это не может быть он. Ты старая курица, это камень Паджи-ага: сплав с золотом. Машхади хмурится, ловким жестом вынимает перстенек из рук покупательницы, надевает на палец и проводит тыльной стороной пару раз по сгибу локтя, чтобы вернуть блеск давно не ношенному камню.
- Что это за камень?
- Памирский сардис. Немного уставший, видите вот здесь и здесь, - Мэрмэр тычет пальцем в сплющенные завитки, - Золото замешано на меди, потому оправа и прогнулась. Лал гонит кошмары и, если вы захотите сделать из него нательный медальон, защитит вас лучше каменной стены. Хорош для тех, кто слаб глазами.
Женщина вертит кольцо, ловя солнечные лучи и отпускает их на гостью, её служанку, в вышитые на ширме розы, гулять по потолку. Набаловавшись, лавочница опустила колечко на стол.
- За зонт и шаль с вас триста монет серебром, за бусы ещё двадцать. Если вам по душе камень приходите завтра - сегодня я вам его не продам, - Мэрмэр жестом останавливает пытающую возразить чужеземку, - Яхонт, как поцелуй любимого, слаще после ночи разлуки. Если завтра вам захочется к нему вернуться, тогда мы поговорим о оправе. Такие камни спешат только тогда, когда падают на голову, - хозяйка улыбнулась.
Симона рассеяно улыбалась, слушая владелицу ювелирной лавки. Та расписывали кольцо так, будто сама его долго и кропотливо создавала. В ходе недолгого разговора становилось ясно, что госпожа Машхади так лелеяла только те вещи, которые представляли особую ценность. А может быть, она просто набивала цену, как и многие другие торговцы. В любом случае, Симона Дебовуа не отличалась верой в силу камней и сомневалась, что какая-то безделушка сможет защитить ее от вора, который вполне может украсть именно эту безделушку. Или от маньяка, который с упорством безумца выискивает очередную жертву. Или от разорения. Люди насылают друг на друга проклятия посредством зависти, люди воюют друг с другом, люди предают и обманывают, и только люди же могут спасти себя и своих близких. А не молчаливый блеск камней. Не огранка, не позолота и явно не форма камня. Только люди.
- За зонт и шаль с вас триста монет серебром, за бусы ещё двадцать. Если вам по душе камень приходите завтра - сегодня я вам его не продам. Яхонт, как поцелуй любимого, слаще после ночи разлуки. Если завтра вам захочется к нему вернуться, тогда мы поговорим о оправе. Такие камни спешат только тогда, когда падают на голову.
В глазах чужестранки отразилось недоумение, смешанное с удивлением. Неужели персы в это верят?
- Что ж, - кивнула Симона, потянувшись к складкам платья, под которым висел, подвязанный к ноге мешочек с деньгами, - быть посему. Я еще какое-то время буду в городе.
- Госпожа, что она сказала? Вы не можете купить это кольцо? - Жаклин умоляюще взглянула на свою хозяйку, порозовев от осознания своей неграмотности.
- Не сегодня. Возможно, это украшение ей очень дорого, поэтому она хочет оставить его еще на день. Жаклин, увы, я пока не очень разбираюсь в персидском народе, но они такие же люди, как и мы. Просто другого склада.
По глазам служанки было видно, что она не согласна ни с одним словом, но все-таки благоразумнее было промолчать, что она и сделала.
Внезапно дверь лавки распахнулась, и столп света ворвался в помещение. На пороге некто застыл, окруженный золотистым сиянием солнца, отчего получше разглядеть вошедшего пока не представлялось возможным.
--------------> Невольничий рынок
Пройдя через ворота невольничьего рынка, Сахир миновал небольшой пустырь, отделяющий эту часть рынка от прочих торговых рядов. Повернув направо, работорговец оставил далеко позади скопления многочисленных лавочек и очень скоро оказался на широкой улице, ведущей к лавке почтенной машхадки.
Воспоминания вернули его к событиям трехдневной давности, когда незадолго до заката к нему подошел старший евнух и сообщил, что госпожа Зубейда умоляет господина принять ее. Удивленный Сахир велел евнуху привести к нему девушку и тот, путаясь от волнения в словах, промямлил что-то насчет официального приглашения. Получив из рук хозяина нежно-голубой шелковый платок, расшитый со всех сторон двойной золотой нитью и украшенный кусочками бирюзы, страж гарема согнулся в глубоком поклоне и поспешил возвратиться на женскую половину дома. Несколько минут спустя раб появился вновь, а следом за ним в покои вошла Зубейда. Приблизившись к низкой, застланной разноцветными шелковыми покрывалами кушетке, на которой сидел Сахир, она молча упала на колени, коснувшись лбом пола. Отпустив евнуха нетерпеливым взмахом руки, мужчина пристально посмотрел на распростертую перед ним рабыню и негромко произнес: «Встань». Поднявшись на ноги, девушка по-прежнему оставалась безмолвной, взгляд прекрасных карих глаз был устремлен вниз. Протянув руку, Сахир взял с маленького круглого столика чашу с прохладным мятным напитком и, сделав глоток, окинул наложницу испытующим взглядом: для встречи с господином Зубейда выбрала желто-зеленые шальвары и полупрозрачную блузку с короткими рукавами того же цвета, расшитую мелким жемчугом и янтарем. Тонкие руки украшены многочисленными золотыми браслетами, черные волосы распущены и свободно ниспадают на плечи и спину, нижняя часть лица скрыта под газовой вуалью.
- Говори.
- Мой господин, - начала Зубейда, не поднимая глаз. - Я пришла к тебе с жалобой на твою невольницу Хафизе.
- Продолжай, - сказал работорговец, запуская руку в блюдо с засахаренным миндалем. Ему было известно о том, что остальные девушки недолюбливают Хафизе, обвиняя ее в том, что она украла внимание их господина, но до этого дня ссоры между наложницами не выходили за пределы гарема. И сейчас Сахиру хотелось узнать, что же натворила его любимая Хафизе, чтобы вызвать такое неудовольствие у нежной и робкой сирийки.
- Хафизе показала нам свою шкатулку с драгоценностями, которые ты подарил ей, мой господин, и кичилась этими знаками твоего расположения. Она похвалялась, что ни одна из нас не получала столько подарков… - ее огромные глаза повлажнели, а голос задрожал от обиды и горя.
- Прошло четыре луны с тех пор, как ты пожелал призвать меня на свое ложе, мой господин. Ужели твоя верная раба не нужна тебе больше?
Бросив ему очередной упрек, Зубейда разрыдалась и распростерлась у ног Сахира, словно поникший цветок. Прижавшись щекой к его ноге, она горько плакала, сгибаясь под грузом выпавших на ее долю несчастий.
И вот, стоя на пороге лавки, принадлежавшей госпоже Машхади, он вспомнил слова своего отца, который когда-то сказал ему, что блеск драгоценных каменьев способен превратить сердце женщины в воск. Велев Максуду ждать его на улице, Сахир толкнул дверь и шагнул в прохладный полумрак ювелирной лавки, в которой без малого десять лет царствовала вдова торговца серебром, Мэрмэр Машхади, матушка Мэрмэр, как ее здесь называли.
- Салам намасте, Машхади-ханум, - произнес работорговец, коснувшись пальцами поочередно лба, губ и сердца.
Откуда-то из темноты донеслось негромкое урчание и вспыхнули два зеленых глаза – это любимица хозяйки вышла встречать очередного гостя. Подняв пушистый хвост, Ман Уль не торопясь приблизилась к мужчине, замерла, принюхиваясь, и наконец милостиво потерлась лохматой головой о его ногу. После чего коротко мяукнула и исчезла под ворохом брошенных в углу тканей.
Сделав несколько шагов, Сахир заметил, что кроме него в помещении были еще покупатели. У прилавка стояла молодая женщина в диковинном наряде, выдававшем в ней чужестранку. Среднего роста, темноглазая, лицо узкое, высокие скулы, пухлые сочные губы, словно созданные для долгих и страстных поцелуев. Густые темно-каштановые волосы уложены в замысловатую прическу и лишь одна непослушная прядь выбивается из общего великолепия, упругим завитком падая на высокий чистый лоб. Задержав взгляд на ее пышной, обтянутой бледно-лиловой тканью груди, работорговец подумал о жестокости западных варваров, которые заставляют своих женщин прятать тела под ворохом одежды.
Заметив направленный на нее пристальный взгляд, покупательница крепче сжала серо-синюю ткань, расшитую бисером и «белой» бирюзой. За ее спиной пряталась еще одна девушка, должно быть, рабыня. Тощая девица с волосами медного цвета, она испуганно таращила на него глаза, прижимая к плоской груди скромные бусы из яшмы.
- Мое почтение, матушка, - повторил Сахир, обращаясь к вдове. – Вижу, Вы заняты… Я подожду.
Отойдя в сторону, он обвел взглядом разложенные на прилавке кольца, ожерелья, пояса и браслеты, пока его внимание не привлекло кольцо из белого золота с крупным звездчатым сапфиром и россыпью бриллиантов. Протянув руку, он взял украшение и поднес его к глазам, рассматривая камень.
Отредактировано Сахир Ахуджа (2011-04-13 13:54:34)
Недоумение на лице гостьи заставило торговку улыбнуться ещё шире. Госпожа желает рубин после того что на всю лавку, а может, фраваши ведают, на весь базар (дверь-то не закрыта) говорила о своей не любви к украшениям? У госпожи ветер в место сердца? Машхади почетная торговка благовониями, а не разносчица пресных лепешек! Хранить кошелек гостья от не нужных трат - честь.
- Я еще какое-то время буду в городе.
- Завтра, о светлоликая, камень будет ждать вас. Завтра лавка недостойной Машхади будет открыта для вас. Спутнику для ваших лилейных ручек нужно созреть, он пока не готов к такой радости – служить отрадой ваших ясных глаз, - каждое «вас» ударами дарбуки слетает с языка.
Бусинки и косточки опять предвещают приход гостя. Мэрмэр склонилась до того как кошкин мяв: «Свои!» оповестил о вошедшем.
- Салам намасте, Машхади-ханум, - низкий голос заставляет Мэрмэр поежится и встрепенуться одновременно.
Когда-то Машхади задалась вопросом: есть ли придел у её страха? Долгое время ей казалось, что нет, что каждый встреченный ею мужчина будет заставлять сильнее ныть старые шрамы и кружиться голову. Пока в одном из пустынных переходов Вечный Огонь не свел её с торговцем живым товаром по имени Сахир. Темный не высокий работорговец был больше похож на ещё живого Самума, чем на рожденного женщиной. Сахир излучал этакую расчетливую жестокость. Но увидев его первый раз, Мэрмэр поняла, что она не боится, она, трепещущая от присутствия плешивого базарного водоноса, не боится татуированного как воин пустыни работорговца управляющегося с плетью с мастерством царского художника. Ну не капельки! Ахуджу-ага боится страх Мэрмэр. Торговец не скрывал, что страшен, он был страшен как судьба. Это только западные варвары боятся судьбы, но не суфийская вдова.
- Мир вам и процветание вашему дому, радость пришла в пустое сердце недостойной Машхади. Великая радость! – женщина прикладывает руку то к губам, то к сердцу.
Хищник, вошедший в лавку, заставил вздрогнуть чужестранку и умильно пискнуть её служанку. Не привычно тебе, бедняжка!
- Мое почтение, матушка, - повторил Сахир, обращаясь к вдове. – Вижу, Вы заняты… Я подожду.
- За ширмой чай, что смочит ваше горло, подушки, что позволят отдохнуть ногам. Для меня будет честью, если какая-либо безделушка порадует ваш взгляд, господин. – синий лал приглянувшийся гостю заставляет Машхади приоткрыть рот, но взглянув на мелькнувшую в щели фигуру толмача Мэрмэр рот захлопывает. Слишком много ушей.
- Позвольте, госпожа, я вам помогу одеть платок? В Суфе по тому, как женщина носит хиджаб можно много сказать... Это позволяет избежать недоразумений. Я, например, закладываю его как вдова ремесленника, относившая положенный траур. Вы простите мое не праздное любопытство, но какого вы сословия и есть ли у вас муж? – Мэрмэр откидывает ткань, скрывающую большое медное зеркало.
Отредактировано Мэрмэр Машхади (2011-04-13 15:37:17)
От проницательных глаз Симоны не укрылся этот мимолетный страх, с которым хозяйка лавки взглянула на вошедшего. На ее несчастье, мадам Дебовуа много раз видела этот взгляд. Словно из черной глубины зрачка выстреливает недоверием и отчужденностью, мгновенной и резкой попыткой внутренне защитить себя. Глаза раскрываются чуть больше, чем надо, ресницы вздрагивают, по телу словно пробегает волна мурашек. В области груди становится тесно и жарко, горло сдавливает удушливой волной, становится трудно дышать.
Она не раз это видела. У Жаклин, служанки, над которой пытался надругаться ее прежний хозяин. У мужчин и женщин, лицом к лицу встречающихся со своими страхами. В конце концов, и она прочувствовала эти эмоции, которые невозможно было забыть.
Нет, не сейчас.
Симона не желала погружаться в неясные, обманчивые очертания прошлого. Прошлое должно оставаться в прошлым, каким бы оно ни было.
Сбросив с себя наваждение, девушка по-новому взглянула на гостя. Взгляд был скорее открыто-оценивающий, нежели любопытный. Мужчина был практически ее роста и довольно крепко сложен. Довольно пышная шевелюра из вороха черных, завивающихся на концах волос говорила об ухоженности. Ни один человек, будучи сословия низкого, не стал бы так за собой ухаживать. И тем более, с таким интересом заглядывать в ювелирную лавку, где некоторые вещи могут стоить здесь целое состояние.
Выражение глаз под темными, густыми бровями выдавали в нем натуру хитрую и изворотливую, а крупный, загнутый к низу нос говорил о недюжинном коварстве. Образ дополняла изящная татуировка с правой стороны лица, разрисованная черной и серебристой краской. Она вызывала недоумение к профессии человека - кем он мог быть? Некоторые татуировки, думала Симона, имеют огромное значение на Востоке. А что же эта?
Так как девушка стояла лицом к мужчине, было неудивительным то, что они встретились взглядами. Симона чуть выше подняла подбородок, и горделиво расправила плечи. Это обещало быть интересным.
- Позвольте, госпожа, я вам помогу одеть платок? В Суфе по тому, как женщина носит хиджаб можно много сказать... Это позволяет избежать недоразумений. Я, например, закладываю его как вдова ремесленника, относившая положенный траур. Вы простите мое не праздное любопытство, но какого вы сословия и есть ли у вас муж? - поинтересовалась Мэрмэр, на что мадам Дебовуа невозмутимо ответила:
- Нет, у меня нет мужа.
Соболезную! Хотелось ляпнуть суфийской торговке, но опыт заставил женщину промолчать. Под солнцем пустынного города ходили люди из разных народов. Мало ли от чего у посетительницы нет мужа. Рано овдовевшую Мэрмэр семья тоже пыталась выдать за кого-нибудь. Дело кончилось тем, что Машхади переселилась в лавку доставшуюся мужа и прослыла женщиной в черном. Лавочница, относив бурые одежды, с легкостью переоделась в угольные и разом из юной женщины превратилась в дородную старуху. На третьем десятке её называли матушкой не только дети, но отцы семейств старше её чуть ли не вчетверо.
- Вот так носят платок те, кто желают нового замужества, - шаль заворачивается, так чтоб выгодно подчеркнуть длинную шею, - волосы надо лбом открывают вдовы, наложницы же оставляют открытыми только глаза. Дочери и жены вастрьо-фшуянтов повязывают платок высоко - крестьянкам длинные кисти мешают вести хозяйство. Женщины хуитов кутаются в короткие платки, нам зачастую приходится принимать в доме гостей мужа, да и вообще подолгу отлучаться с женской половины. Благородные дочери более высоких сословий опускают кисти в пол, чтоб показать достаток и родовитость своей семьи. Так же много зависит от моды на тот или и ной узел… - кончики шали скручиваются то узлом больше похожем на бабочку, то на плече у гостьи расцветает синий лотос, - главным в любом случае остается прикрыть голову и подчеркнуть свою недоступность праздным взглядам.
Женщина отходит, чтоб посмотреть на дело своих рук. Она как–то видела свободных византиек они тоже накрывали голову, но оставляли больше места для сложной прически и серёг. Ткань скрывает плечи и грудь, но при этом лицо, подобно луне на предгрозовом небе, светится. Машхади бросает взгляд то на покупательницу, то в зеркало:
- Пожалуй, достаточно. Вы довольны, госпожа? Так покрывали голову года три назад в Константинополе. Возможно мой вкус несколько, - неопределенный жест, - предвзят. Надеюсь на ваше суждение.
- Мир вам и процветание вашему дому, радость пришла в пустое сердце недостойной Машхади. Великая радость! – машхадка говорит быстро, нараспев, прикладывая руку сначала к губам, а затем к сердцу. - За ширмой чай, что смочит ваше горло, подушки, что позволят отдохнуть ногам. Для меня будет честью, если какая-либо безделушка порадует ваш взгляд, господин.
Мужчина рассеянно кивнул, поворачивая кольцо с сапфиром то так, то эдак, любуясь игрой света и тени в глубине темно-синего камня. Хорошо, очень хорошо… Эта вещица пришлась бы по вкусу юной Данаб – египтянка питала слабость к сапфирам, особенно, если камень был окружен целым созвездием бриллиантов. Бросив украшение на прилавок, работорговец запустил руку в груду драгоценностей и после недолгих поисков извлек из нее золотую подвеску в виде гнезда с заключенным внутрь розовым опалом. Присмотревшись, он заметил крошечное золотое перо, которое искусный мастер поместил на край гнезда. Зубейда бы рыдала от счастья, вздумай он подарить ей эту подвеску… Сахир едва заметно улыбнулся и отложил приглянувшуюся ему вещицу в сторону.
- Позвольте, госпожа, я вам помогу одеть платок? В Суфе по тому, как женщина носит хиджаб можно много сказать... – зажурчала госпожа Машхади, снимая ткань с большого медного зеркала. Латынь, они говорят на латыни, значит, покупательница не знает фарси. Сахир не любил латынь, считая ее слишком тяжеловесной, впрочем, как и любой другой язык, за исключением, может быть, греческого. Как наяву, услышал он голос своего старого учителя Зенона, чьи слова раскатистым эхом звучали под сводами дома в Варанаси:
- Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля), -
С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою
Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный.
Подавив тяжелый вздох, Сахир вытащил на свет божий очередную безделушку: кольцо со вставленным в него рубином-кабошоном, с дорожкой из аметистов и более мелких бриллиантов. Глядя на него, он подумал о Кианг – молчаливая китаянка казалась такой же загадочной и изысканной, как украшение, которое он держал в руках.
- … какого вы сословия и есть ли у вас муж?
Искоса взглянув на замолчавшую чужестранку, Ахуджа увидел, как после вопроса госпожи Машхади она инстинктивно выпрямилась и приподняла подбородок: «Нет, у меня нет мужа».
И тут у самого края прилавка он заметил изящное кольцо с крупной молочно-белой жемчужиной в оправе из белого и желтого золота. Положив его на ладонь, работорговец невольно залюбовался переплетением белых и желтых лепестков, каждый из которых ювелир украсил четырьмя крошечными бриллиантами. Да, это кольцо только для нее…
- Господин, чай…
Повернув голову, Сахир встретился глазами с Бэкбэком; маленький слуга выглянул из-за яркой занавески и, промучившись несколько минут, решился подойти к мужчине.
- Чай готов, господин, хороший чай… Пойдемте, прошу Вас.
- Возьми все это, - ответил тот, показав на сложенные в сторонке драгоценности. – И отнеси госпоже.
- Будет исполнено, господин, - мальчик послушно сгреб украшения и высыпал их перед госпожой Машхади. Проводив Сахира за занавеску, он подал ему пиалу с чаем и с поклоном обратился к возлежавшему на больших круглых подушках толмачу: «Еще чаю, господин?»
- Благодарю, - покачал головой кочевник и внимательно посмотрел на вошедшего.
- Салам, - сказал работорговец, садясь напротив и поднося пиалу с чаем ко рту.
- Или глаза обманывают меня… - проговорил Абу Азиф, приподнимаясь на локте. – Или я вижу перед собой работорговца Сахира?
- Твои глаза не лгут, о почтеннейший.
- Ты не узнаешь меня, верно?
Сахир прищурился.
- Мое имя Абу Азиф… - воскликнул толмач, ударяя себя рукой по колену. – Ты купил у меня двух превосходных невольниц…
- Одна из которых не протянула и четырех дней, - перебил его работорговец. И добавил сухо: – Так что ты должен мне пятьдесят золотых.
- Во имя всех демонов пустыни, в том, что девушка умерла, нет моей вины! Ее убило солнце… Но оставим это, друг! Ты помнишь моего брата Али? Он недавно женился.
Сахир улыбнулся и, нагнувшись вперед, отщипнул несколько крупных ягод от виноградной грозди, которую положил перед ними Бэкбэк.
- Прими мои сердечные поздравления, Абу Азиф. Пусть боги пошлют твоему брату много крепких сыновей.
- Ах, друг… Несколько дней назад этот глупец подходит ко мне и говорит, что ему кажется, будто жена его не любит. Да как она смеет, спрашиваю я? Дай ей пару затрещин, и она с ума по тебе сходить будет!
- Ценный совет, друг… - рассмеялся Сахир, отправляя виноградину в рот.
- Клянусь тем, кто создал небо и землю, эта женщина останется здесь до вечера! – вздохнул кочевник, утирая пот со лба и бросая испепеляющий взгляд на занавеску.
- Кто она, ты знаешь?
- Мне известно только, что мужа у нее нет и она очень богата. Приехала в Персию, чтобы купить скакуна для своих конюшен.
- А ты, верно, не сказал ей, что в Суфе полно породистых жеребцов, которые были бы не прочь погулять с такой кобылкой?
Расхохотавшись, Абу Азиф залпом осушил свою пиалу и бросил ее Бэкбэку.
- Огонь свидетель, я рад, что мы снова встретились… Моя госпожа присматривает подходящий дом, но вечером мы можем продолжить нашу беседу за чашей доброго вина.
- Только не сегодня, друг, - ответил работорговец, потирая указательным пальцем висок. – Но я найду тебя, Абу Азиф…
Отредактировано Сахир Ахуджа (2011-04-14 21:26:04)
Руки Мэрмэр, аккуратно и ловко подвязывающей накидку, порхали словно крылья бабочки, стремительно опускаясь и тут же взмывая ввысь. Серо-синяя накидка легла на грудь и плечи так же легко, как кисть художника на белый холст. Да, по сравнению с жительницами Персии Симона имела слишком белую кожу, отличную от их, но для франков она казалась чуть загорелой, словно солнце добавило последние штрихи на портрет девушки.
- Пожалуй, достаточно. Вы довольны, госпожа? Так покрывали голову года три назад в Константинополе. Возможно мой вкус несколько предвзят. Надеюсь на ваше суждение. - вежливо объяснилась лавочница, неопределенно махнув рукой.
Повертевшись у зеркала, мадам Дебовуа слегка опустила верх накидки, решив дать своему телу чуть больше свободы. Затянутая в узкое сверху платье, под пламенным солнцем Суфы чужестранка ощущала некоторый дискомфорт, и усугублять его явно не собиралась.
Жаклин заметила, что ее хозяйка уже собирается платить, и загородила ее от любопытных взгляд мужчин. Симона приподняла подол длинного платья, и аккуратно отвязала от ноги кожаный мешочек с деньгами. Неудобно, но по крайней мере можно не беспокоиться за свое имущество.
- Рука мастера, - Симона улыбнулась госпоже Мэрмэр, и отсыпала ей назначенную сумму. Бросив прощальный взгляд на оставленное кольцо с рубином, чужеземка уведомила торговку:
- Возможно завтра кто-то из моих слуг зайдет за ним.
Проследив за взглядом хозяйки, медновласая служанка внутренне сжалась. Похоже, что завтра ей придется сюда вернуться... А в одиночку разгуливать по городу, полному этих странных темнокожих варваров ей очень не хотелось. Но что поделать, если это воля ее госпожи...
- Абу, мы уходим, - Симона окликнула толмача, на что тот незамедлительно поднялся, прощаясь со старым знакомым.
=====> Особняк Симоны Дебовуа
Отредактировано Симона Дебовуа (2011-04-19 16:29:46)
Фокус с подвязанным к ноге кошельком заинтересовал торговку. Нужно будет попробовать! Вопрос сохранения денег в дороге занимал любого торговца. Это в родном городе можно было, не скрываясь, носить кошелек в поясе, а в далеких путешествиях Машхадка изобретала порой совершенно не вероятные способы сохранения денег.
- Рука мастера, - Гостья улыбнулась Мэрмэр и отсыпала ей назначенную сумму, - Возможно, завтра кто-то из моих слуг зайдет за ним.
- Это будет во истину желанная возможность. Мир Вам, здоровье и благополучие в жизни земной и вечной. Пусть снизойдут на вас милость и благодать от Вечного Огня, госпожа, - женщина ссыпает горкой серебряные монеты, ловкие руки сортируют серебро на две неровные кучки. Бэкбэк, слыша заученное при помощи розг и длительного повторения прощание, отодвигает в сторону ширму. Намаявшийся толмач покидает нагретые подушки. Машхадка провожает гостью до входа в лавку. Поклон, и синяя чужеземка в компании служанки, переводчика и ханьского зонта уплывает в объятия полуденной жары.
- Сахир-ага, надеюсь, ожидание вас не утомило? – женщина вытаскивает из кучки драгоценностей лазоревый яхонт в бриллиантах, - добивается вашей благосклонности, если будет скромна - своего добьется, - кольцо уходит в сандаловую коробочку. Следующий медальон жалобно звякает вытянутый за длинную цепочку, - разовьет свой талант вдвое. Если беловолоса, то сохранит красоту, но вряд ли она стоит половину его цены, - Машхадка с сожалением откладывает безделушку в сторону.
- Царь камней, - Мэрмэр говорит это на хинди, красный гладкий камешек больше похожей на перезревшую вишню, чем на дар недр завладевает взглядом торговки, женщина пристально вглядывается в темно-красное нутро камня, - станет уверенной и рассветет как китайская роза. Если капризна, обойдется красной яшмой, - камень присоединяется к медальону.
Кольцо с жемчугом лавочница сначала долго катает в руках, потом потирает рукавом:
- Изгонит гнев, усмирит гордыню, но обретет верность. Господин ищет чего-то конкретного? – Мэрмэр достает шкатулку, в которой, как дитя в колыбели, покоится зеленая ящерка, - тогда это камень будет приятен его взору.
Отредактировано Мэрмэр Машхади (2011-04-18 12:49:08)
- Абу, мы уходим, - донеслось до них из глубины лавки, и толмач, наскоро попрощавшись с Сахиром, покинул мягкие подушки и с поклоном приблизился к своей госпоже. Проводив кочевника внимательным взглядом, работорговец осушил пиалу с чаем и, едва за чужестранкой и ее маленькой свитой захлопнулась дверь, он одним стремительным и плавным движением поднялся на ноги и спустился с возвышения к прилавку.
- Сахир-ага, надеюсь, ожидание вас не утомило?
- Совсем нет, госпожа, – уперев руки в бедра, мужчина смотрит, как почтенная Машхади-ханум берет одно украшение за другим, подносит его к свету, цокает языком и складывает в сандаловую коробочку. Для каждой безделушки, попавшей к ней в руки, у торговки найдется несколько теплых слов и горе тому, кто лишь снисходительно улыбнется напевным речам суфийской вдовы.
- Добивается вашей благосклонности, если будет скромна - своего добьется, - говорит Мэрмэр, бережно укладывая в коробочку выбранное им кольцо с крупным сапфиром. Подвеска с опалом не задерживается в руках лавочницы надолго, а в ровном голосе проскальзывают нотки сожаления: «Разовьет свой талант вдвое. Если беловолоса, то сохранит красоту, но вряд ли она стоит половину его цены». Воистину, устами этой женщины говорила сама Истина: в глубине души Сахир посчитал подвеску слишком дорогим подарком для впечатлительной сирийки, которая чуть что принималась лить слезы и жаловаться на жестокость судьбы.
Выхватив из лежащей перед ней горки самоцветов кольцо с рубином, Машхади-ханум замирает, как Ман Уль, заметившая притаившуюся в углу лавки мышь, и украдкой касается указательным пальцем выпуклой поверхности камня.
- Царь камней, - произносит торговка на родном языке мужчины, и тот невольно прижимает ладонь к сердцу, а та, словно не замечая случайного жеста покупателя, продолжает: «Станет уверенной и расцветет, как китайская роза. Если капризна, обойдется красной яшмой». Он думает о Кианг: его молчаливая китайская наложница, покорная воле своего господина, в каких заоблачных далях витают ее мысли?
- Сказать тебе, что мне больше всего не нравится, Кианг?
- Да, мой господин…
- Больше всего мне не нравятся твои глаза. Сколько бы я ни смотрел в них, я ничего не вижу.
Кианг молчит, опустив голову и сцепив перед собой руки, так что золотые кольца больно впиваются в кожу.
- А теперь я скажу тебе, что мне нравится, - наклонившись, он едва касается рукой ее подбородка, приподнимая лицо. – Больше всего мне нравятся эти твои глаза, потому что сколько бы я ни смотрел в них, я ничего не вижу.
Наконец в руках у лавочницы оказывается кольцо с молочно-белой жемчужиной в оправе из двух сортов золота – белого и желтого. Протерев жемчужину рукавом, женщина на мгновение задумывается, после чего изрекает, скупо роняя слова: «Изгонит гнев, усмирит гордыню, но обретет верность». Услышав предсказание машхадки, Сахир едва удержался от улыбки; у суфийской вдовы острый взгляд, способный проникнуть во тьму человеческих душ и в глубину драгоценных камней, таинственно мерцающих в полумраке ювелирной лавки, но даже ей не под силу лишить змею ее яда.
«Господин ищет чего-то конкретного? – Мэрмэр достает шкатулку, в которой, как дитя в колыбели, покоится зеленая ящерка. - Тогда этот камень будет приятен его взору». Работорговец протянул руку и медленно провел ею по изогнутой спинке ящерки, затаившейся в глубине шкатулки; камень приятно холодил пальцы, и Сахир улыбнулся, захлопывая крышку. Эта красивая вещица напомнила ему о недавнем разговоре и прозвучавшем вслед за тем приглашении посетить вечером праздник, который устраивала труппа бродячих артистов.
- Прекрасная вещь, госпожа, - ответил он, блуждая взглядом по россыпям драгоценностей, и стараясь угадать, какой подарок был бы приятен одной гордой и своенравной танцовщице. – Но скажите, найдутся ли в лавке несравненной Машхади-ханум ножные браслеты, достойные дочери махараджи?
- Прекрасная вещь, госпожа, - ответил гость– Но скажите, найдутся ли в лавке несравненной Машхади-ханум ножные браслеты, достойные дочери махараджи?
- За чем тебе дочь махараджи, господин? Она ничем не отличаются от тех пряных роз, что ты выращиваешь на потеху своим гостям, - но, не смотря на такие речи Машхадка выставляет перед гостем пару чеканных браслетов с вставками из изумрудов, браслеты выглядят изыскано и богато и весят так, что можно точно сказать, девушка надевшее это украшения на ноги, даже чтоб перейти улицу воспользуется палантином.
- Я не узнаю тебя Сахир-ага. Ты ли это? – Мэрмэр обходит торговца живым товаром, - вроде ты, даже плетка на месте! Ты же всегда предпочитал брать себе не покорных женщин, – машхадка качает головой, - Вай мэ! Пожалуй, у меня есть кое-что, но, заклинаю тебя Истиной, не дари это царевне, они такое не оценят. Подари лучше цыганке, из тех, что вечно кочуют из города к морю, или горянке, что не закрывает лица, или хоть бы уличной танцовщице, - перед работорговцем выкладывается две пары браслетов: одна из тонкого золота с листочками из красного и зеленого камня и ободком мелких жемчужен и вторая из серебра усеянная золотыми серебряными и медными колокольчиками, кажется, что узор из колокольчиков повторяет шкуру хищника.
- Смотри, господин, - лавочница защелкивает браслет с листочками у себя на руке, одев, натягивает его ближе к локтю, - сидит он на руке, конечно, не так хорошо, как на ноге, но как бы я его не тянула он не разомкнется, а теперь, - торговка легонько стукает снизу вторым из пары и замочек раскрывается, - ….легко одеть - легко снять. И притом если специально не знаешь, как разомкнуть, нипочем не снимешь. Если хочешь, господин, есть браслеты на руки с таким замком, только нет сейчас точно с таким же рисунком. Вторая пара - замок проще. Вот тут маленький крючок. Но дело не в замке, - Мэрмэр встряхивает зажатое в руке кольцо. Лавка наполняется шорохом дождевых капель, поворачивает, опять встряхивает, и вот уже пение ручейка плывет по комнате, - Разговорчивые! – ханум улыбается, - к ним есть пара для рук. Сейчас поищу, - торговка закапывается в ящики с безделушками.
«Зачем тебе дочь махараджи, господин? Она ничем не отличается от тех пряных роз, что ты выращиваешь на потеху своим гостям», - усмехнулась машхадка, выкладывая на прилавок золотые браслеты, украшенные несколькими крупными изумрудами. Взвесив один из них на ладони, Сахир поднял взгляд на Мэрмэр.
- Тяжелые, - заметил он вполголоса и положил браслет рядом с другим таким же. Не сводя с него испытующего взгляда, лавочница выплыла из-за прилавка и неспешно обошла вокруг гостя, потом остановилась напротив и зацокала: «Я не узнаю тебя, Сахир-ага. Ты ли это? Вроде ты, даже плетка на месте!»
Проследив за движением его руки, она покачала головой и добавила: «Ты же всегда предпочитал брать себе непокорных женщин…»
Скрестив руки на груди и насмешливо прищурившись, работорговец так ответил почтенной суфийской вдове: «У Машхади-ханум прекрасная память. Но эти браслеты больше подойдут новобрачной … Сохрани их для моей будущей невесты, госпожа».
Услышав это, торговка споткнулась от неожиданности и, чтобы не упасть, ухватилась за край прилавка.
- Вай мэ! Пожалуй, у меня есть кое-что, но, заклинаю тебя Истиной, не дари это царевне, они такое не оценят. Подари лучше цыганке, из тех, что вечно кочуют из города к морю, или горянке, что не закрывает лица, или хоть бы уличной танцовщице.
Мэрмэр говорит быстро, недоверчиво заглядывая в непроницаемое лицо человека, которого хорошо знает… пожалуй, даже слишком хорошо. Помедлив, она выкладывает на прилавок две пары браслетов: одну из тонкого золота с листочками из красного и зеленого камня и ободком из мелких жемчужин и вторую из серебра, усеянную золотыми, серебряными и медными колокольчиками. Застегнув на руке браслет с листочками, женщина натягивает его ближе к локтю и наклоняется к покупателю, давая возможность рассмотреть украшение.
- Смотри, господин, сидит он на руке, конечно, не так хорошо, как на ноге, но как бы я его не тянула, он не разомкнется.
В глазах торговца мелькает любопытство, заметив это, машхадка легонько стукает снизу вторым браслетом из пары и замочек раскрывается: «Легко одеть - легко снять. И притом, если специально не знаешь, как разомкнуть, нипочем не снимешь». Подхватив двумя пальцами серебряный браслет с множеством колокольчиков, Мэрмэр показала Сахиру замок: «Вот тут маленький крючок. Но дело не в замке…» Она легонько встряхнула браслет, и лавка наполнилась шорохом дождевых капель, заставив покупателя улыбнуться.
- Разговорчивые!
Торговка улыбается, поворачивает браслет, и колокольчики начинаются перешептываться, как тростник на ветру, а в следующее мгновение в мелодичном перезвоне работорговцу слышится плеск воды и пение ручья…
- К ним есть пара для рук. Сейчас поищу, - положив браслет на прилавок, лавочница начинает открывать один ящик за другим, стараясь отыскать нужную вещь.
- Bole chudiyan, bole kangna haai main ho gaya tera saajna, - едва слышно произнес Сахир, вызвав в памяти образ индийской танцовщицы; равнодушная к драгоценностям и золоту, захочет ли она принять от него эти браслеты?
- Я возьму их, матушка, - сняв с пояса тяжелый кошель, он положил его перед торговкой и, протянув руку к браслетам, нежно, будто лаская тело любимой женщины, коснулся серебряного ободка. – Это за все. А те браслеты ты все-таки оставь… Верно говорят, что драгоценный камень требует золотой оправы, а моя невеста, я слышал, настоящий алмаз.
Встретившись глазами с машхадкой, он немного подался вперед и, не давая ей возможности отвести взгляд, добавил: «Парвэна Баешан… знаешь ее?»
Вы здесь » [ Персия ] » Торговые места Суфы » Ювелирная лавка
