Час после первой молитвы. Больше года тому назад.

Первое молоко топкое чуть-чуть сладкое привозили на заре, с вереницей молочников в город приходили зеленщики и продавцы рыбы. Северные ворота, через которые днем проходили мясники и продавцы и шерсти, утром впускали в город вереницу ослов с большими глиняными кувшинами, в которых греки обычно ставили вино. Но в отличие от греческих амфор там плескалось не молодое вино, а сок жизни - парное ещё тёплое молоко, собранное на первой дойке. Машхади сама сбраживала молоко для  айрана, на катык шло только хорошее молоко, правильно томленное с закваской, а потом выпестованное в плотно закрытом горшке. Такое молоко стоило того чтобы утром пройтись по запруженному шумному базару в поисках напитка цвета слоновой кости. Машхади уже видела брата, в этот раз он привез вполне годное молоко, и оплаченный горшок возвышался над вдовой, делая её не малый рост ещё больше. Интересно если я заберусь на самую большую гору, то смогу достать до солнца? Мэрмэр задумчиво плыла, мелодично постукивая деревянными сандалиями, за ней вереницей скользили её служанки. Детские шкодливые мысли прервал запах. Кто-то привез хороший шафран, и нежный мускатный аромат уже успели разнести по всему базару.
Женщина останавливается и зовет старшую: - Зула, идите без меня, Бэкбэку передай, чтоб разобрал вчерашние травы, и перестал есть мед, пока меня дома нет, – горшок передается в руки, - эту порцию не заквашивать, оставить в холоде. Ещё не хватало, чтоб молодые опалы пошли на айран! Возможно, я вернусь не скоро. Служанка кланяется, поудобнее подхватывает пузатую емкость и удаляется в главе вереницы.
Машхади, проводив взглядом молочную колону, поводит носом, стараясь почувствовать в какофонии животных запахов, нотку первозданной весенней свежести. Аромат вроде бы идет слева, свернув и перейдя молочный ряд, Машхади утыкается в повозки зеленщиков и тут же нужный тягучий запах перебивается сладковатым ароматом чуть подгнивших фруктов, но о чудо запах шафрана, ведет её в обратную строну. Но там же рыбный ряд… хотя. Женщина, смирившись с неизбежным зловонием, что окутает её, как только она ступит на территорию окуня и чехоня, входит в эти ряды. Рыбный самый шумный из всех, огромные почти в её рост кадки с живой рыбой, маленькие развалы, на которых она обычно покупает корм для кошек и сусло для соуса, и над этим легендарная портовая брань, передающаяся как дурная болезнь от одного торговца другому. Хоть на переход солнца во круг нет не одного морского порта, речные торговцы ругаются так же смачно как их морские товарищи. Женщина останавливается, заслушавшись, сидящий над ней на большой бочке всклоченный пропахший рыбными потрохами старик, с поразительной ловкостью осваивает четвертый загиб. Машхади кланяется и, подняв обе руки к верху, выражает восхищение столь умелому обращению со словами. Ритм! Слог! Она кидает старику мелкую монету. Азарт погони тянет её дальше, не давая, насладится. Проскочив рыбные ряды почти насквозь, Мэрмэр наконец-то настигает источник так взбудоражившего её запаха. И они решили от меня спрятать это сокровище! Почти мешок za'farān – желто-оранжевого счастья и шесть! Шесть! вязанок молодого шафрана и даже несколько диких луковиц. Женщина с довольным видом подходит к продавцу. Торговец уже обхаживает пришедшую до Машхади покупательницу, не женатая девушка в светлой девичьей парандже, нехотя водит пальцем в охапке листьев, то ли недовольная товаром, то ли наоборот слишком довольная. На изящном пальчике сверкает перстенек с крупным ярким камнем. Профессиональный взгляд Мэрмэр цепляется за это украшение. Женщина делает шаг к покупательнице, кланяется:
- Мир вам, простите за столь не прикрытое любопытство, но где вы купили такую восхитительную поделку?     ‎‎