Несколько лет назад Джафар вызывался доставить несколько редких драгоценных камней из Константинополя в Суфу по приказу своего Владыки. Задания было несложное, а путешествие грозило принести  одни  удовольствия. Ему всегда нравилось куда-то стремиться, спать под открытым небом, слушать у костра монотонные напевы караванщиков, вдыхая сладкий дым, вставать с рассветом и довольствоваться малым.
С караваном путешествовали самые разнообразные люди: сладкоречивые венецианские купцы-работорговцы в дорогих одеждах; мавры, занимающиеся ремеслом столь же черным, что и их кожа; оружейники из Дамаска, чьи клинки были острыми и несокрушимыми; невольницы, прекрасные, как гурии в райских садах, чьи объятия были сладки, словно вкус зрелой сочной смоквы. Все эти непохожие друг на друга божественные создания шли длинной вереницей, растворяясь широком бескрайнем пространстве степей. 
Джафар знал, что родился в Константинополе, но никогда не был в этом городе доселе. Он плохо помнил своих родителей, но знал, кто они. Люди Старца были повсюду и добыли нужную информацию, а Владыка не счел нужным скрывать ее от своего слуги, который был итак всем ему обязан. Византия показалась ему чужой и диковинной, совсем непохожей на Персию. Его темно-синие глаза и темно-русые волосы были типичны для большинства здешних жителей, только византийцы были более светлокожими в отличие от Джафара, закаленного под нещадно палившим персидским солнцем. Но были и другие различия: жители были не так гостеприимны и щедры, к иноземцам относились с некоторым высокомерием и снисходительностью, и было еще множество особенностей, к которым не привык ассасин, выросший в Персии.
В одну из ночей Джафар захотел увидеть своих настоящих родителей. Просто посмотреть, оставаясь незамеченным. Так и случилось. Его отец оказался благообразным вельможей, мать скончалась несколько лет назад. Как выяснилось, у него была младшая сестра, красивая и гордая, которая готовилась в скором времени выйти замуж. Джафар не знал, что должен был чувствовать. Возможно горькую тоску или злость, но он не ощущал ничего, кроме легкого разочарования и удовлетворения от этого. Эти люди значили для него столь же мало, сколько и преобладающее большинство населения земного шара.
Однако странное смятение поселилось в его душе. С глубокого дна всколыхнулся тягучий мутный осадок. Джафар начал думать о том, что могло бы быть, уже возвращаясь в Суфу. Далекая Византия могла бы стать ему домом, у него появилась бы жена и тихие радости жизни, без крови, опасностей и изнуряющих тренировок. Один Митра знает, что могло бы быть…
После таких размышлений он засыпал беспокойно, и снились ему щекотные медные пряди, то тонкие неуловимые пальцы, и слышался тихий смех, немного ироничный с бархатной хрипотцой. Просыпался он в глубоком недоумении, снедаемый острым желанием, которое приходилось смирять усилием воли.  Душа хотела полета, и тогда он пришпоривал коня и мчался вперед, обгоняя караван. Вскоре все мысли отступали, оставляя только ощущение восхитительного непередаваемого блаженства.

Отредактировано Джафар (2011-10-07 11:50:26)

Джафар наслаждался скачкой, уже порядком обогнав караван, и стараясь хотя бы на мгновение приблизиться к горизонту. Тот дразнил, заманивал яркими красками, чистота которых заставляла испытывать невероятный детский восторг. Конь под ним, словно чувствуя настроение своего хозяина, норовисто рвался вперед, вытягивая шею и закусив удила, радовался, что может бежать в полную силу, оставляя за собой шлейф песка и пыли.
Наконец, когда безудержная эйфория уступила место умиротворению, Джафар развернул коня и поскакал обратно к каравану, который виднелся вдали нечетким темным росчерком кнута. Приблизившись, заслышал крик караван-баши о том, что скоро будет остановка у реки, где следовало запастись водой и напоить животных. Это было хорошо, Джафар любил воду и думал искупаться.
Караван–баши кричал что-то еще, и его слова были обращены к женщине, которую он сначала принял за юношу. Она носила мужской костюм кочевников и уж слишком хорошо держалась в седле, что вызывало уважение. Джафар никогда не встречал подобных дев прежде, но был наслышан о том, что они дерутся наравне с мужчинами. И хотя он был иного мнения о том, чем должна заниматься женщина, это показалось ему интересным. А еще ее длинные волосы, стянутые в тяжелый узел, из которого выбивались тонкие прядки, целовало само солнце, заставляя их гореть в его лучах. Они были как тот самый недавний сон, вдруг ставший явью.
Джафар долгое время наблюдал издали, не решаясь подъехать ближе и заговорить первым. Восточное воспитание строго ограничивало общение с прекрасным полом, и хотя молодой ассасин не мог сказать, что не имел его вовсе, однако не мог похвастаться и его избытком. Поэтому пока он любовался ей и наблюдал.
Та, что стала предметом его размышлений, путешествовала вместе со старой персидской кумушкой и, судя по всему, совсем не говорила на фарси. Она ехала в Суфу, также как и Джафар, что внушало некоторые надежды.
Возможность представилась, когда караван добрался до устья реки. Близость воды, кажется, вдохнула новые краски и силы в путешественников, все запасались ей впрок, поили животных и смывали пыль с иссушенной кожи. Он завел лошадь в реку, оставаясь в седле, и отпустил поводья, позволяя жеребцу напиться. Рядом была кочевница, поившая своего коня, очень изящного, тонконогого, который был рыж, как языки пламени.
- Прекрасное животное, - тихо произнес он по-гречески, облизав пересохшие губы, - а вы – прекрасная наездница, госпожа.

Джафар не без удовольствия наблюдал алый жар смущения, разливающийся по щекам девушки, пока та не отвернулась. Кони пили воду, его вороной арабский скакун поглядывал на красующегося огненного текинца искоса, но в фырканье его слышалось что-то завистливое. Ассасин натянул поводья, заставляя коня поднять голову, пока тот не осушил всю реку.
- Я видел, как вы держитесь в седле – это вызывает уважение, - он улыбнулся, глядя на кочевницу, которая также пристально рассматривала его, - обычно женщины предпочитают путешествовать с большими удобствами.
У нее были резкие черты лица, но гармоничные, глаза теплого цвета хмельного меда, которые, казалось, созданы, чтобы ласкать взором. Мужской костюм позволял разглядеть  ее фигуру, гибкую и сильную, словно виноградная лоза. Джафар встречал женщин красивее, но ни одна из них в жизни не держала в руках что-либо тяжелее серебряного гребня, не держалась в седле изящно и легко, по-разбойничьи, словно родилась с этим умением. И уж точно ни одна из них не выглядела столь притягательно в скромном наряде кочевников. Ассасин понял, что смотрит излишне пристально, а потому невежливо, и поспешно отвел взгляд.
Вопрос девушки застал его врасплох. Родственники? Он вспомнил ту сакральную ночь, когда он украдкой смотрел на тех, кто был его плотью и его кровью, и чувствовал одно разочарование. Он кивнул с легкой улыбкой.
- Можно и так сказать, госпожа, только эти родственники – очень дальние, и почти забыли меня, поэтому мой визит был недолгим, - он чуть повел плечами, продолжая улыбаться, - я вырос в Персии, и считаю ее своим домом.
Его араб одобрительно повел ушами, ему тоже не понравилось в Константинополе. Солнце неумолимо катилось за горизонт, а караван устраивался на ночевку. Раскидывались шатры, то там, то здесь вспыхивал огонь костров, и гул людских разноязыких голосов сливался в один нестройный хор, от которого веяло умиротворением жизни. Было немного душно, так что его холщовая рубашка липла к лопаткам, вызывая желание окунуться в воду.
- А вы, госпожа? Какими судьбами вы оказались в этом караване, и куда направляетесь?

Отредактировано Джафар (2011-10-11 17:58:58)

Девушка сопровождала болтливую кумушку, о чем Джафар знал по слухам, но удовлетворенно кивнул, услышав подтверждение. О Танаисе, расположенном на берегах Меотиды, он слышал, но никогда не бывал в тех землях. Север никогда не привлекал его, Джафар стемился на юг, переполненный горячими песками и раскаленным ветром. Судьба была благосклонна к нему, выбрав его домом Персию, где ему было легко и свободно.
- Вы проделали долгий путь, госпожа, - сказал Джафар, глядя на девушку.
Ему нравилось путешествовать, но еще более нравилось возвращаться домой. Его же новая знакомая, впитавшая в себя движение по степи с молоком матери, кажется, не испытывала привязанности к дому.
От костров тянуло дымом и аппетитными запахами готовящейся еды. В сгущающихся сумерках пробивалось мистическое очарование ночи, когда хотелось сидеть у огня, пить вино из бурдюков и слушать сказки путешественников, рассказывающих о чудесах дальних земель и его родины, которые так упорно избегали встречаться с молодым ассасином.
Девушка тянула своего коня на берег, да и его арабу пора было выйти из воды, чтобы лениво попастись в степи. Джафар почувствовал легкое разочарование, услышав, как его прекрасную собеседницу зовет подруга, считая, что на этом их краткое знакомство завершится. Но когда его пригласили разделить трапезу, он с удовольствием согласился.
- Благодарю, госпожа. Меня зовут Джафар.

Загорались первые звезды, там, откуда подкрадывался сумрак ночи. Степь оживала, наступало время охоты. Словно звезды мерцают в темноте глаза хищников, слышится шорох и тревожное похрапывание лошадей. В это время внутри начинало просыпаться что-то первобытное, что заставляло внимательно прислушиваться к шепоту ночи, гоняло стайки мурашек вдоль хребта и топорщило волосы на загривке. Джафар чувствовал родство с хищниками. Когда он выходил на охоту в городах, укрываясь плащом ночи, ему не было равных. Здесь природа заставляла играть по своим правилам, и потому к азарту примешивался жгучий интерес.
Он сел у костра подле девушки, заинтересованно слушая разговоры собравшихся у костра. Отчаянные мужи говорили о полумифической нечисти, которую видели, и Джафар тихо усмехнулся, когда один из сидящих у костра поправил маленького араба. По своему опыту он знал, что нет опаснее твари, чем человек, однако слушать было увлекательно.
Он взглянул на девушку, сидящую рядом, внимательно следящую за рассказами. Ее волосы пламенели в свете костра, полумрак бросал длинные дрожащие тени на скулы, выразительно очерчивая овал лица и линию шеи. Было в этом что-то ведьмовское, завораживающее, как пляска языков пламени или расходящиеся круги на темной воде. Что-то, от чего сердце начинало колотиться о грудную клетку гулко, словно кузнечный молот, а по телу разливался запретный жар. И именно этого, по мнению Джафара, стоило опасаться больше всего на свете.