Вечер сменился ночью, она же привела за руку утро, лучшего лекаря для вчерашних ран. Сабир не пришел, вопреки своему обещанию, но Бесс не роптал. Дела подчас захватывают наставника с головой, а терпение и разлука, пусть даже не длительная- лучшее снадобье для отравленного мгновениями боли, счастья.
Амани любил рассказывать сказки своей страны, вернее, он умел это делать так хорошо, что Бесс невольно перевоплощался в слух, позволяя водить свое сознание по тоннелям древних и причудливых историй. Амани шестнадцать, он высок не по годам, строен и умен. Хитрость его черпалась из жизненного опыта, заработанного честно еще в те времена, когда мальчишка воровал у пастухов коз, пасущихся вдоль Нила. Египтянин был красив своей собственной красотой, темнокожий, мускулистый, с вихрами непослушных каштановых волос. Они дружили больше остальных, быть может потому, что Бесс никогда не гнал его прочь, давая рассказать очередную историю. И пусть они повторялись по сотни раз, а конец был уже заучен наизусть, Бесс послушно устраивался в мускулистых объятиях, готовый слушать до рассвета про чужих богов. Порой он перебивал Амани, спрашивал что-то и тут же получал пригоршню новых историй, за чередой которых наступал новый день.
.......

– Не вняв советам, в ярости он кинулся на поиски человека. Он не видел ничего вокруг себя, и угодил в ловчую яму. Пришел охотник, убил его и содрал шкуру…,- Амани остановился, его палец с чернилами незамысловато два раза обозначил зубы нарисованного льва, не надо было быть ясновидцем, чтобы уловить, как Бесс фыркнул. Их совместное рисование вошло в привычку, образы принимали очертания героев событий, навеянные рассказами.
Молчание прямо свидетельствовало о том, что Бесс слушал, думал. Только о чем? То и дело Амани улавливал, как грудь мальчишки судорожно вздымается под тяжестью вздоха, а руки рассеянно перебирают завязки шаровар. Как опоенный опием, вялый и безразличный ко всем, Бесс бесцельно ходил из угла в угол, пока Амани не усадил его за каллиграфию. Ничего стоящего из этой затеи не вышло, стараниями учителя, Бесс начал читать, но писал с трудом, Амани же требовался хороший учитель в письменном деле. Уединение и относительный покой пришел к ним после обеда, когда египтянин поджег в курильнице пригоршню сушеных веточек  мака, снимающего тревогу, и Бесс, убаюканный заботой друга, смирно лежал на коленях, слушая древнюю сказку.
- И чему учит эта история? смысл ускользал, вытесненный беспокойством и отчаянным желанием вернуть время обратно. О, он отдал бы пол жизни, только бы не произносить тех слов, что вчера так легко сорвались с его губ. Внутри на миг затихающий огонь, вновь разгорался с удвоенной силой, Бесс задыхался от отчаянья и страха. Амани отвечал, но гул его голоса перекрывал стук  напуганного сердца, никогда прежде евнух не испытывал столь противоречивого и болезненного чувства. Его господин, тот настоящий, которого Бесс видел всего пару раз, но даже их хватило, чтобы скорое любопытство навсегда сменилось страхом. Сахир Ахуджа. Образ человека из услышанной сказки, слился с реальным, Бесс резко распахнул глаза, разрывая зыбкие тенета сна и стряхивая панику в небытие. Всего лишь сон.
Ступать надо легче, еще легче..Как танец.. А вдруг заметит??мягкие простые туфли, шаровары так же просты, Бесс прячет руки в длинных рукавах одежды и мерзнет. Дали бы ему время, он оделся бы в лучшее, что было, но Максуд и слышать не захотел о наряде.
Его знобит с самого утра, а щеки пылают. Не поспевая за верным слугой господина, Бесс почти бежит, боится отстать и заставить ждать. Немыслимо. Мальчишка наспех перевязал волосы лентой, броской и яркой, подарок Сабира, вышитый тонкими нитями золота, его самый первый и единственный дар в угоду собственному таланту. Похвала тем была дороже и полезнее. У двери Максуд поднимает ладонь, призывая остановиться и привести себя в порядок. Бесс на скоро кусает губы, пусть не кажутся такими бледными и зажмуривает с силой глаза, возвращая им блеск жизни. Шаг в глубину комнаты. Шагать легче облака, еще легче, но ноги сами подкашиваются у самого порога, Бесс оседает на пол под прожигающим взглядом господина, касается лбом пушистого ворса ковра и замирает, лишь пальцы сминают светлую ткань шаровар сильнее. Движения почти как в танце, на показ, для благодарного зрителя Бесс мог бы часами танцевать, хвати у него сил. Тут же зритель всего один, но искушенный. Евнух не сомневался, его господин видел грацию и пластику куда большую, чем в его скупых лаконичных движениях, так зачем показывать то, для чего его не звали.  Бесс молча встал и сделал два шага вперед, не отрывая взгляда от ковра, полагая, что должно молчать, пока не спросят, а отвечать, как и учили, коротко и не утомлять господина речами.

Отредактировано Бесс (2012-02-08 00:55:51)

То был не страх, что лишает воли и разума, а нечто иное, не естественно-хрупкое и редкое в самой сущности Бесса, приручить которую пытался Сабир. Мальчишка не играл, но  если бы и так, то сколь бы придирчив не был зритель, не узнал бы в движениях или словах и капли фальши. Всем телом Бесс дышал лишь для своего господина, поджимая от нетерпения и рвения пальцы на ногах, желая услужить как можно лучше, заработать похвалу и теплоту взгляда. Вкрапления кокетливости, смущения и робости в каждом жесте, губы вот вот готовы расплыться в самой искренней на свете улыбке счастья, а язык проговорить тысячи слов благодарности  и мольбы. Но проходит минута, а в кончиках пальцев ног начинает неметь, ресницы дрожат, тщетно укрывая куда большее, чем покорность, а губы упрямо поджимаются. Бесс подобно мелкому, шкодливому божеству снисходил до окружающих, дарил им себя в лучах своей красоты и прощал этот суетный мир, внося в него свой штрих. Из распахнутого окна в комнату доносились новые для этого божества звуки, запахи и слова. Другая жизнь резала по здешней скучной толстым ножом мясника, проливала кровь слухов, новостей, галдежа и ржания лошадей. У божества свело судорогой низ живота и перехватило дух.
Сабир боялся лишь одного, что купившись на красоту тела и однажды не правильно истолковав упрямство в взгляде мальчишки, его могли забить до смерти, требуя бездумного подчинения, так и не познав до конца.
Бесс слушал слова одобрения господина, с каждым разом поднимая взгляд все выше, забыв про всякую осторожность, взглянув на господина из под тяжелого черного веера ресниц так, как смотрят дети, получая лакомство за сомнительные успехи в учебе.
- но ...,-там, где словам не хватило власти, тело заговорило прежде. Мальчишка мотнул головой, ведь "завтра", это когда солнце вновь коснется багрянцем черепичной крыши построек и первые птицы весело защебечут у окна, споря за сытный завтрак со стола кухарок. Это так скоро, что не может быть правдой, но глаза работорговца не лгали и его снова продадут. Сабир.. Тело выдыхает, напряженное, как натянутая тетива лука, секунду назад, оно словно лишается стержня, маленький евнух лишь хватает ртом воздух и борется за реальность. Мир истошно вопит в уши имя того, кто мог бы помочь, исправить все, купить, спасти, уберечь, стать снова самым -самым. Мир падает вниз, крутя и свергая зыбкие мечты, холодной пустотой оседающие на самое дно души. Желудок снова скрутило, к горлу подступила желчь, а Бесс зажал рот дрожащими ладонями, чтобы не начать кричать и звать Сабира на помощь.
-Благодарю вас, господин за заботу обо мне,- взгляд наткнулся на татуировку на лице мужчины, слова благодарности нужные и правильные, рождались в голове с трудом, хотя Бесс понимал, покажи он сейчас себя хуже, чем успел, хозяин продаст его не ожидая утра. А ночь еще не настала, тогда быть может, в ее объятьях, придет Сабир и нелепость слов хозяина разрушится сама собой, а если нет, то длины ленты на волосах хватит, чтобы обернуть ее пару раз вокруг тонкой шеи. Бесс расправил плечи, упрекая себя в малодушие, напоминая себе, что однажды пережив оскопление, он не вправе теперь так просто расставаться с собственной жизнью, какой бы суровой та не была. Надежда, что дом, где он окажется завтра, будет так же добр к нему и приветлив, как нынешний, согревала сердце, но все таки там не будет Сабира и некому будет утешать его и указывать на ошибки.
Волосы черным облаками легли на плечи, когда Бесс развязал узел ленты, касаясь пальцами одной из своих придуманных смертей.  Евнух не шелохнулся, лишь проследил поворотом головы за действиями слуги, молча выслушал приказ господина, снова не двигаясь и взвешивая каждое слово. Одежды были красивы, но ни одна из тряпок, какой бы красивой она не была, не стоила большего восхищения, чем то на кого она будет одета. Бесс любовался причудливой игрой солнечного света в свежей зелени шелка, золотая нить была тонка и по искусности вышивки не уступала узорам самых богатых горожанок. Мальчишка с улыбкой отметил, что кто-то любовно подбирал цвета - зеленый напоминал ему всегда первые листья на деревьях, свежесть и молодость, которой полон он сам, поэтому евнух так любил этот цвет. Промедлив дольше положенного, Бесс все же обратился к свертку, касаясь каждой детали кончиками пальцев. Все новое, даже туфли, верилось, только сошли со стола мастера, мягкие, выстланные изнутри таким же зеленым шелком. У браслетов нет ни малейшего изъяна, прожив у ювелира какое -то время, Бесс лишь представил себе их цену.
Шорох снимаемых одежд. Мальчишка давно не испытывал стыда своей наготы, дрожа лишь от непривычной прохлады в комнатке. Снимание одежд почти таинство, роняя рубаху, Бесс потянулся, выгибаясь в позвоночнике и погладив себя по плечам, привитое учителем искусство соблазнения порой сквозило так явно в каждом движении, что легко могло сойти за очередную попытку угодить. Застежка на шароварах поддалась быстрее, простая ткань упала к ногам, Бесс просто перешагнул ее и дал собой полюбоваться. Маленький изъян на бедре, лиловый синяк, полученный во время занятий танцами, уже проходил, в остальном же Сахир Ахуджа наблюдал то, что наблюдал год назад. Гибкое, подтянутое молодое тело, смуглая кожа, на ощупь( благодаря маслам и притираниям) нежная и гладкая, без единого волоска.
- Оно для девушки, мой господин,- голос дрогнул. - А кто я есть, как ни женщина?? Бесс закладывал тяжелую ткань шаровар под низкий пояс, завязывал пару незаметных завязок с двух сторон, расправлял складки, пока не решился обозначить этот факт вслух. Рубаха с длинными разрезами тоже годилась лишь для девушки, слишком узка она  была в талии и груди, по сравнению с мужской.
Закончив одеваться, Бесс подошел к медной курильнице, чтобы рассмотреть свое отражение в ее медном,до зеркального блеска, начищенном боку. Даже он сам на минуту испугался той схожести с девушкой, что появилась после облачения в одежды. Мальчишка поднял к отражению палец, потер подставку, словно хотел стереть наваждение.
- Вы хотите кого-то обмануть? ,- спросил осторожно Бесс, теряя интерес к отражению. Оно и без того рассказало слишком многое. - Мой господин, я не видел своего наставника со вчерашнего дня, я волнуюсь и не знаю покоя, ночь для меня прошла в бессонных муках и мыслях о его здоровье. Могу ли я узнать, что с ним? Смилуйтесь, одного слова мне будет достаточно, скажите, в порядке ли он? - голос Бесса дрожал от волнения и переживания, все страхи, догадки и помыслы разом нахлынули, душа слезами отчаяния. Неведение - худшее из наказаний. Мальчишка подбежал и упал в ноги своего господина, цепляясь за полы его одежды, словно и она могла рассказать правду о судьбе Сабира.

Ответ Сахира послужил лишним напоминанием рабу, что тот забылся, позволил своим эмоциям и желаниям управлять телом. Холодная сталь взгляда остудила пыл Бесса, как ключевая подземная вода распалившиеся угли в жаровне. Он не опытен был еще в таких мудреных делах, слишком мало прожив в гареме господина, слишком мало повидав и узнав о правилах этой жизни. Его учили любить, отдавать, выполнять, ублажать, радовать, но не размышлять над судьбою своего поступка самостоятельно, на все воля господина. Вот почему Бесс удивленно посмотрел на колени господина, смял ткань в руках посильнее, пробуя каждое ощущение на реальность происходящего. - Не сплю ли я? Господин наказывает меня уже сейчас, спрашивая вещи, которые мне неведомы и не ясны для понимания. Как ничтожный может решать судьбу человека? Или то проверка вновь и я должен умолчать? Слезы на скулах высохли, лишь слипшиеся крылья ресниц трепетали при каждом вздохе, а сердце стучало так громко, что Бесс боялся - услышит господин стук его нутра и прогонит прочь, наказав еще сильнее.
Боль страшила его не сильнее унижения, хотя вкупе эти два чувства надламывали Бесса безвозвратно. Он не испытал на себе ни разу палок и прочих наказаний, уготованных любому из рабов, но это не было его заслугой, лишь прихотью Сабира. Наставник водил его на площадку в саду, где обычно били упрямцев палками. Их крики и мольбы о прощении, бурые под ударами палок подошвы ног, остужали норов Бесса надолго. Сабир словно уловил росток не придушенной до конца гордости, которая не давала мальчишке спуска. Его предки, не имевшие ничего общего с простолюдинами, наделили Бесса чувством собственного достоинства с лихвой. Нет, он не будет лежать в песке, корчится и сипеть, обмочившись от боли, он не будет умолять всех и вся о пощаде, а подобно руслу горной реки, обласкает и обойдет все пороги, ускользнет от засушливых и крутых мест, ощущая опасность, донеся себя целостно до цели своей.
Бесс затаил дыхание, сильная рука сжимала до боли плечо, камнем сковав всякое движение, не уйти, не шелохнуться.
- Пусть не ляжет тень вашего сомнения на имя моего наставника, господин. Я приму с покорностью вашей воле всякое наказание, сочтя его благом и принимая его с пользой для моего воспитания, воздавая хвалы милости вашей и терпению к недостойному рабу ,- голос был непослушным, подрагивал от волнения, не хотел течь плавно и убаюкивать, как бы Бесс не старался совладать с ним. Больше он не таил в себе пустых надежд, больше не ублажал себя будущими встречами и чаяниями, которыми кормилась фантазия. Сабира он более не увидит.
- Страх говорит во мне, но не наказания я страшусь, а глупости своей и слепоты. Без краев любовь моя к вам, давшем мне лучшее, чем я ведал, однако, скупости слов и действий моих нет оправдания, - мальчишка коснулся лбом коленей мужчины, слов не осталось, сколь бы витиеваты они не были, вину не загладят. Он испытывал противоречивость и смятение своих чувств, привязанность к Сабиру грозила смертью им обоим, стоило ли так рисковать ? Теряя остатки моральных сил, Бесс обмяк, потянувшись к коленям господина, как тянется водяная лилия к первым каплям теплого дождя, засыхая без небесной влаги. Руки невесомо обвили ступни нежными стеблями первоцветов, Бесс любил воздух, которым дышал его господин, проникал в сущность, желая доказать, как сильно он нуждается в милости человека, у ног которого он находился.
- Смилуйтесь..

Минуты молчания, наполненные страхом за свою жизнь тянулись бесконечно долго. Бесс кусал украдкой губу, в густую кашу мыслей врывалась боль в плече. Останется след, если не воспользоваться бальзамом, снимающим отеки. Синяки не красят раба перед продажей, а Бесс отчаянно не хотел больше разочаровывать хозяина. Он вжался еще сильнее в колени, интуитивно уходя от боли, не смея напоминать даже, что вещь еще немного и будет испорчена, но не ему решать сколь долгим будет наказание. Прежде слов пришло облегчение, немеющее уже плечо отпустили, и кровь горячими быстрыми толчками запульсировала во всем предплечье, вызывая вздох облегчения. Евнух повел плечом, прогоняя отголоски судороги, удивляясь, насколько сильным оказался хозяин. Он встал сразу же, без промедления, не веря своим ушам и все еще ожидая подвоха от каждого слова и жеста Сахира. Гроза минула или так только кажется, и тучи ее все еще кружат над головой, способные в любую минуту извергнуть на голову молнию? Черные глаза вопросительно смотрели, угадывая на лице работорговца гнев или хитрость задуманного обмана. Ничего. Спокойное лицо с татуировкой, так пристально изучающее, будто видящее впервые. Каждый волосок, каждую неровность соизмеряли эти глаза, взвешивали и отсекали. Бесс заметил бы большее, не будь так напуган и поражен милости господина, редчайшей из явлений для рабов. Он достаточно знал, чтобы расценить этот жест как великий дар жизни и с этой минуты любить одарившего еще сильнее. Не похвалы, не прочих слов Бесс не слышал, в голове стоял гул стучащего в ушах сердца, как бывает в минуты ночных кошмаров, отступающих перед лучами рассвета. Язык безвольным куском плоти прилип к небу, не давая проронить ни слова благодарности. Бесс клял себя после за такое малодушие  и глупость после, обещая себе впредь не допускать страх до разума.
- Выпей, - нубиец впихнул в руки мальчишки чашку с терпким отваром трав, теплым и терпким на вкус. Во вторую ладонь слуга вложил два засахаренных грецких ореха. Максуд понимал, в таком виде Бесс годен разве что оплакивать умерших. Бледный, с припухшими от слез глазами, евнух еле волочил ноги, безразлично идя за нубийцем через весь гарем. Разговор с господином вытянул из хрупкого мальчишки все силы, будь евнух неладен со своими неподдающимися контролю эмоциями. Возится с  этим дитем не было ни малейшего желания, Максуд раздраженно проклинал всех предков Бесса, давших такому потомку столь скверный характер.
- Пей,-еще раз сухо повторил слуга, подталкивая края кружки к губам, терпеливо ожидая первого глотка. Бесс пил осторожно и медленно, травы горчили на языке, не спасала даже сладость лакомства, зато после пришел покой. Евнух умылся ледяной водой, прогоняя последствия слез, подкрасил вновь глаза и губы, набросил на голову шелк накидки, скрывая лицо вуалеткой и кивнул Максуду, готовый идти.
------ Комната Мэхшид