Небесные и горные

  Прошло несколько дней, и крылатый парень уже шел на поправку. Только переломленное крыло его не слушалось, поэтому он много времени проводил с детьми пастуха, которые приходили к нему на чердак. Энника часто сидела с ним, рукодельничая и рассказывая о жизни людей в ауле.
  В этот вечер Энника вдруг обратила внимание на то, что собеседник ее больше не слушает. Уставившись в одну точку, он сжал пастуший хлыст так, что. Казалось, по дереву сейчас побегут трещины. Энника коснулась горячей руки Фиаскара и тоже прислушалась. Внизу, в доме отец разговаривал с кем-то, чей голос звучал необыкновенно красиво. Такие чарующие интонации, чистый тембр голоса она слышала лишь у небесных той метельной ночью. Черные ресницы Фиаскара дрогнули и опустились на побледневшие щеки густыми тенями.
- Ты его знаешь? – шепнула Энника.
  Парень одним движением взвился под потолок и исчез в раскрытом проеме под крышей. Рядом с Энникой медленно опустился, сворачиваясь в спираль тяжелый шерстяной плащ, а в воздухе еще некоторое время кружился черный пух.
- Эй, кто там? – отец постучал об навес снизу.
- Это я, отец, - ответила Энника и на дрожащих ногах спустилась вниз, чтобы предстать перед суровым взглядом небесного господаря.
- Милая у вас дочь, - неожиданно приветливо сказал тот и поклонился. Энника склонила голову, не смея посмотреть в глаза напугавшего Фиаскара крылатого.
- А что это? – теплые пальцы коснулись волос девушки, холодный ветер от движения крыльев за спиной незнакомца коснулся щеки. Черная пушинка была вынута из ее растрепанных кудрей:
- Чье это? – небесный понюхал перышко, хитрая усмешка пробежала по его тонким губам. – Думаю, что время отдыха пройдет для меня весело.
- Он мой гость. Такой же, как и вы, – возразил пастух. – Какие бы отношения не были между вашими кланами, в моем доме…
- Не волнуйтесь, этот дикарь уже далеко от вашего дома, - рука легла на пояс, в опасной близости от рукояти сабли,  - Смерть ли позор найдут моего врага вне ваших стен. Гордость не позволила ему отобедать со мной за одним столом. Смертный грех должен быть наказан.
  Быстрым шагом крылатый выпорхнул во двор. Энника со слезами уткнулась в спину отца:
- Фиаскар узнал его!
- Молодость часто допускает глупости. Нам остается только молиться за горного андела. Мне ничего не сделать. Небесный кругом прав. Не нужно было срываться с места и обижать гостя. В конце концов, это их дело, а не людское.
  Гонимая скверным предчувствием, Энника забралась на чердак, подхватила плащ и бегом, чтобы никто из домашних не успел ее остановить, скрылась в перелеске за огородом.
  Равнодушные слова отца настойчиво стучали в голове, укоряя своей правотой. Чистым безумием было и намерение преследовать крылатого пешком. Но Энника знала, что Фиаскар не улетит далеко на переломленном крыле, знала, что ему, слабому и безоружному, не устоять против небесного.
  Он перебежала через ручей, отделяющий луг от пустоши. Сочная трава скользила под ее ногами. Падая и пачкая края платья в зелени, она взобралась на уступ – его покрывал низкий лесок. Деревца тощими, но упругими ветками хлестали ее по лицу и рукам, но Энника пробивалась в глубь. Отчаянный птичий крик остановил ее. Ноги девушки подкосились, она повалилась на прогнувшийся под ее тяжестью мох. Тонкие пальчики сжали до треска подвернувшуюся сухую ветку. Крик повторился и походил теперь больше на громкий стон. Надежда оставалась, поэтому Энника, опираясь на ствол деревца, поднялась и пошла на звуки. Ее остановил яркий блеск. Лучи заходящего солнца играли на отточенном клинке. Сабля небесного была воткнута на высоком пригорке. А ниже над травой белели огромные крылья. Из-под них едва выставлялись черные крылья, волосы и тонкая рука. Небесный склонился над поверженным противником и что-то говорил, прижимая к его груди длинные пальцы с птичьими когтями. Прижавшись к дереву, Энника старалась не шевелиться. Слезы бежали по ее щекам. Девушка безвольно слушала шелест иссохших прошлогодних листьев. Тени от медленно опадающего солнца становились все глубже и длиннее. По пригорку раздались шаги, шорох вынимаемой из земли сабли. Потом потянуло знакомым прохладным ветерком. Энника посмела открыть глаза, чтобы увидеть как в предночной синеве растворяется огромная белая птица.
  Она вышла из-за дерева и медленно пересекла полянку. На фоне больших черных крыльев юноша казался тоньше и меньше. Белое тело просвечивало сквозь разорванную рубаху. Несмотря на ощутимое нечеловеческое тепло, Фиаскара била дрожь, но он был жив. Энника укрыла его шерстяным плащом, подоткнула края под босые ноги. Села рядом, поправила неудобно повернутую голову и ощутила, как из-под густых ресниц юноши скатилась слеза. Тонкая белая рука с пальцами, перепачканными в прелой земле, коснулась ее:
- Уходи, я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Я приду... следом за тобой.
- Ну нет! Ты, несмотря ни на что останешься моим гостем! Я больше не дам тебе делать глупости, - и зарыдала в голос. – Ну почему ты не остался в доме?
- Я должен был попытаться его победить…
  Энника поняла, что парень бредит. Тащить его в таком состоянии ей было не под силу, да и в доме пастуха, наверняка остановился ночевать его мучитель.
  Пока сумерки не сгустились окончательно, девушка насобирала хвороста, нарубила веток и развела костерок. При этом неверном свете она попыталась починить его одежду. Когда на небе засверкали звезды, Фиаскар открыл глаза и сел:
- Ты и правда пришла? – удивился он. – Ты меня не оставила? Ты видела?!
- Не велика честь сражаться с безоружным, - сказала Энника как можно спокойнее. Она не знала, какой реакции от нее ждет Фиаскар. Жалости или презрения. Она боялась обидеть его сочувствием, обидеть, неверно истолковав произошедшее.
- Он знал, что мне не собрать сил… и он снова попытался сломать меня… Как в плену.
- Так ты его действительно знаешь? - встрепенулась девушка.
- Его послали за мной в погоню из города небесных. Или он сам вызвался, кто знает… Тогда, в плену, я умирал от боли и унижения. Сегодня он заставил меня вспомнить… Все, каждое мгновение… Я так хотел умереть здесь, в его руках. Чтобы никогда эти воспоминания не настигли меня снова, - взгляд черных глаз едва не насквозь пронзили девушку, - Он пытался сломать мою... Мы словно питаемся чувствами, горем и радостью людей. Теперь ты знаешь наш секрет, секрет крылатых. Небесные и горные, в сущности мы так одинаковы.
  Плечи парня дрожали, крылья распахнулись, плащ свалился на землю. Энника подхватила его, обвязала пышущие жаром плечи и обняла Фиаскара:
- Я никому не скажу. Ты знаешь, я не из болтливых. Я, простая бескрылая Энника, попробую помочь тебе, - она постаралась обнять его крепко, но не навязчиво, повторив движения своей матери. Девушка погладила склонившуюся к ее коленям голову, поцеловала жесткие волосы. Сильные пальцы юноши вдруг крепко сжали ее кисть и тотчас отпустили.
- Хворост кончается. Я насобираю, - и, завернувшись плотнее, он ушел в лесок. Через долгие минуты, в течение которых Энника собиралась с мыслями, пытаясь понять, что он имел ввиду, говоря о «питании». Фиаскар появился с огромной охапкой, распространяя вокруг себя запах талого снега.
- Нет, я не топился. Просто решил искупаться, - ответил он на невысказанный вопрос и невольно поежился.
- Ты же простудишься!
- Обсохну у костра, - он встряхнул влажные крылья и провел ладонью по мокрым волосам. - А вода даже зашипела, когда я нырнул.
- Сердце могло не выдержать, - протянула ему сухую рубашку, которую попыталась починить.
- Скорее ручей бы высох! – Фиаскар натянул ее на голое тело, заставляя крылья сложиться и попасть в разрезы на спине. Закрепил плащ у горла и пригласил Эннику к себе – под крыло. Девушка медленно начинала замерзать, а под горячим боком Фиаскара, пусть и пахнущего талой водой, быстро согрелась и даже заснула. Только сон ее был тревожным. Ей снилось, что это она – Фиаскар, задыхающийся в объятьях небесного господаря.
- Я должен победить его! – услышала она сквозь сон, открыла глаза и встретилась со взглядом крылатого. Небо светлело. Они лежали, обнявшись и завернувшись в один плащ. Под собой девушка ощутила не землю и не листья, а мягкую перину из его крыла. О костре напоминал лишь развеянный ветром серый пепел.
- В следующий раз я должен победить его или погибнуть, - повторил Фиаскар, - Третья встреча станет последней, - а потом добавил: - Пойдем, я уже успокоился. Или мне тебя понести? – он с вопросом глядел на девушку, растирающую колени.
- Ничего. Ты уверен, что можно идти? Может, еще подождать?
- Нет. Итирюэл, как вода, с первыми лучами солнца он начинает движение вверх. Кроме того, это хорошая примета для начала долгого пути. А тебя, наверное, потерял отец…
- Думаю, ему будет достаточно знать, что я провела ночь рядом с тобою. Он знает, небесные заботятся о людях…
Едва родившаяся на губах Фиаскара улыбка потухла от ее оговорки.
- Прости, я не подумала…
- Вставай же! – чернокрылый юноша не особенно аккуратно поставил ее на ноги и потащил за собой, - Горные не такие заботливые, - голос его стал снова глухим и жестким.

Разбитое сердце

  Когда в очаге потух огонь, а дыхание спящих стало ровным, Фиаскар поднялся с расстеленного для него ложа. Пока в теплом воздухе под крышей еще дрожало дыхание дня, он с открытыми глазами лежал, прислушиваясь к привычному домашнему шуму. За те полгода, что он прожил в этом гостеприимном месте, тихая вечерняя возня: хлопоты хозяйки на кухне, окрики пастуха во дворе, шум детей в доме, беготня малышей, сердитый голос Энники, ее ежевечерняя возня с  переодевающимся Шайя – все подготавливало большую семью ко сну. Этим вечером даже тихий голос старшей дочери пастуха, укладывающей спать Шайя – ритуал, который обычно заставлял его сердце стонать от ревности и зависти, вызвал в нем бурю смешанных чувств. А все оттого, что объявился художник из Суфы по имени Элберз, который проезжал здесь год назад, поднимаясь в горы. Смешной ослик, появившийся на повороте дороги во второй половине дня, испортил и без того переменчивое, как весенний день, настроение Фиаскара. Юноша ушел в свой закуток на чердак и даже не вышел к ужину, несмотря на уговоры Энники. Этот художник привез в своем кожаном тубусе не только эскизы к картинам и угольные наброски, в своем сердце он привез великий груз. Тяжесть, которую Фиаскар познал сам, но как всякий крылатый использовал бы себе на пользу. Смертный не мог сделать этого. На дне его разбитого сердца осталось слишком мало силы. Возможно, она расплещется еще до возвращения на родину. По таким-то опасным горным дорогам. И тогда художник умрет от тоски. Фиаскару было жаль путешественника, жаль его талант и его слишком ранимую душу.
Медленно тянулись часы в одиночестве под крышей. Фиаскар старался слушать только слабое сбивчивое дыхание путешественника, которое мог уловить через потолок и шуршание ветра в сухой листве под балками. Сон окутал весь дом, и даже веки крылатого несколько раз дрогнули, поддаваясь дремоте. Он спустил ноги на шершавые доски, крылья распростерлись по плечам теплым плащом. Они теперь с легкостью поднимали его неокрепшее человеческое тело, отстающее пока в росте. Поэтому, как бесплотный дух, он соскользнул с чердака через открытое окно и заглянул в окно ниже. Свернувшись калачиком рядом с огромным белым псом, спал Шайа, покрывало на его спине горбатилось знакомыми складками. За стенкой - Энника и Теруса, затем хозяева и маленький сын. Крылатому не требовалось видеть, чтобы ориентироваться в ночной темноте. Крайняя комната с отдельным входом, куда обычно селились редкие (а в это лето слишком частые) гости, Фиаскар остановился на пороге, плотно закрыл занавеску, которая в этом доме с успехом заменяла дверь. Крылатому до сих пор были в диковинку людские традиции, но порою и они оказывались полезными. Уткнувшись, лицом в подушку, художник тихо всхлипывал во сне. Что с ним сделали в городе небесных, если он потерял свой жизнерадостный вид, как сокрушалась ему Энника? Фиаскар нашарил тубус у противоположной стены и раскрыл его. Острое зрение позволило крылатому рассматривать рисунки и в темноте. Прекрасные черно-белые анделы, как их называют люди там, внизу. Сердце сжалось от боли. О, почему его соплеменники настолько злы? Прекрасные и ужасные, великие и подлые. Одно из лиц, идеально правильное с широко распахнутыми бровями, в глазах под которыми затаилась тайна. Он. Фиаскар отделил листок от множества других и вскоре наткнулся на целый сверток, с которых глядели на него эти знакомые, безразличные глаза. Их обладателю не было дела до его ужаса и боли, он слишком хорошо знал, что это такое и какую силу можно извлечь из обычных человеческих слабостей – страха и ненависти. «Чем хуже тебе, тем лучше,» - прошептал Фиаскар, повторяя слова своего мучителя.
  Художник оторвал голову от подушки, набитой гусиным пухом. Такое движение Фиаскар не мог пропустить. Черные крылья взметнулись под потолок, парень на кровати испуганно вскрикнул, попытался вскочить. Сильные руки прижали его к стенной переборки, одна ладонь закрыла готовый кричать рот, другая мягко легла на солнечное сплетение. «Он? Это он издевался над тобой?» – спросил Фиаскар, отнял руку ото рта художника и показал угольный рисунок. Тот судорожно вздохнул и кивнул: «Я встретил его в людском селении. Он хотел, чтобы я его нарисовал.» - «Прекрасный небесный принц с крыльями, как снег на горных вершинах, - сказал Фиаскар, - он ведь пообещал, что найдет тебя. Вот ты и спешишь домой, чтобы укрыться от него».
  Художник снова кивнул. Ужас пробуждения в его глазах усилился от осознания, что над ним склоняется один из повелителей горных вершин – черный андел. Если белый был с ним жесток, то каким же окажется черный? Фиаскар сразу уловил перемену источника страха. Он закрыл глаза и развел пальцы, что продолжали лежать на животе художника. Тот тихо вскрикнул и, потеряв сознание, осел обратно на подушку. Едва справляясь с отобранными страхом и болью, Фиаскар опустился рядом с ним на кровать. Прекрасные голубые глаза: «Ты боишься, это хорошо!» Пробежали воспоминания о горячих прикосновениях рук крылатого, и без того отлично знакомые Фиаскару, и долгие и безмятежные картины великолепного благоденствующего города. Чувствуя странную тоску в своем сердце, Фиаскар досмотрел воспоминания, принадлежащие художнику, и, наконец, понял, что тот слишком долго не двигается. Подушка под спиной, руки раскинуты поверх покрывала. Фиаскар встревожено коснулся изящных пальцев художника – почти ледяной холод сковал их в неподвижности. Людские тела всегда были ощутимо холоднее тел крылатых, с непривычки он ошибся бы, но за полгода жизни в пастушьем доме выучил обычную температуру людей. Фиаскар испугался и принялся растирать коченеющее тело. Неужели я ошибся и взял слишком много? Единственное прикосновение крылатого облегчало любую телесную боль и исцеляло душевные раны. Тайным умениям крылатые учились с детских лет, но на подобных себе. Пятнадцатилетнему Фиаскару же не хватало ни знаний, ни опыта. Взять вместе с болью жизнь… только не это! Он сам превратился в подобие своего врага. Фиаскар вскочил и от злости хотел порвать рисунки, но память цепко хранила восковой облик небесного. Был только один способ вернуть жизнь. Фиаскар сбросил с себя ночное одеяние, сшитое для него умелыми руками Энники. Из-за путающихся в ткани крыльев, оно затрещало по швам. Но сейчас это было неважно. Пальцы дрожали, когда он раздел художника и приник к его груди, массировал плечи, грудь, руки. В каждую частичку тела должен был проникнуть его небесный огонь. Обняв, положив голову на плечо, обессиленный крылатый, прижался к груди бездвижного художника, переплетя ноги с его ногами и укрыв черным покрывалом крыла. Чтобы жар крылатого мог охватить как можно большую площадь человеческого тела. Легкое трепетание сердца под ладонью говорило о том, что старания были не напрасны. Художник в его объятьях оживал. Успокоенный и невероятно уставший, Фиаскар заснул.

Путешественники

  - Значит, ты изгнанник? Другой причины я не вижу, чтобы ты спустился с гор, не имея за душою ни гроша и боясь людей. Мальчик, лучше вернись обратно…
  - Меня там не ждут, - Фиаскар поднял чернокудрую голову. Шея затекла, изогнутое в поклоне тело ныло. Пока художник Элберз почтительно кланялся перед своим дядей, стариком в белом одеянии, Фиаскар все это время рассматривал узор на кайме его просторных одежд. Говорят, эти символы когда-то защищали людей от злых духов. Сейчас, наоборот, в пору их самих защищать от людей. Под тяжелым плащом, под туго спеленатыми крыльями, по спине юноши струился пот. Перья слипались и щекотали нежную кожу пушистыми кончиками. Не имея сил больше терпеть эту пытку, Фиаскар поднял голову и окинул старика негодующим взглядом. Ничего примечательного из себя тот не представлял. Даже блики драгоценных камней на чалме больше не ослепляли его - солнце ушло за навес веранды.
Старик долго молчал, то ли переваривая наглость юного горца, то ли мучительно припоминая, на чем его речь была перебита наглым взглядом.
  - Элберз приглашает тебя в свой дом. Если тебе больше некуда податься – ступай, но пристроить тебя на работу при храме огня или где-то еще в городе, я не могу, - очевидно аудиенция у Арэмэзда была закончена.
  Молодой художник взглядом указал Фиаскару на выход. Склонив головы, они покинули залу.
  - Молодец, - шепнул суфиец, - Иначе бы он затянул свои нравоучения до полудня. А теперь пойдем домой, но сначала - я забегу к своему учителю. Он взял с меня слово, что первым я зайду к нему, после того, как пообщаюсь с анделами. Он хотел почувствовать их целебный дух. Мы же не скажем, что он не стал первым… - Элберз рассмеялся. Фиаскар позволил себе скопировать его улыбку и искоса посмотрел на свою длинную, слегка сутулую тень, скользящую справа от него.
  - Он не задержит нас. Учитель когда-то был великолепным художником, расписывал стены новых покоев царского дворца. Он в последние годы много путешествовал, был и в горах, искал встречи со сказочными крылатыми людьми. Наверное, но я точно не уверен, он даже в той самой хижине, где и я, останавливался. Лет пять назад он вернулся в Суфу очень больным. С тех пор не может рисовать – его руки неподвижны. Он почему-то верит, что если снова встретит кто-нибудь из этих белокрылых, то исцелится. Не знаю, - художник покачал головой и помрачнел, - По-моему, им совсем безразлично, что творится с людьми внизу и в горах.
  - Именно так, - подтвердил Фиаскар. Он-то знал это лучше, и на всякий случай коснулся плеча художника. Нет, печать недавней болезни ему померещилась, юноше было просто жаль старого учителя. Обычная человеческая жалость. Фиаскар убрал руку, улыбнулся обернувшемуся художнику и показал хрупкую веточку, будто бы приставшую к вороту. Элберз тут же остановился, сорвал листочек, растер его изящными пальцами в кашицу и дал понюхать горцу:
  - Нравится запах? Ее добавляют в краску. У дома моих родителей, они живут почти на краю света, чудесный сад. А здесь просто старый фруктовый сад с деревьями из разных стран. И он почти засох. Не все деревья толком привыкли к Суфе, - он пожал плечами. Под широким капюшоном движение было почти незаметным.
  Когда ступени закончились, молодые люди очутились на дне чаши – каменой площади. В высоте на фоне синего неба выделялись купола храмов и дворцов. Фиаскар с ненавистью посмотрел на эту пародию на город небесных господарей и последовал за Элберзом в тень апельсиновых деревьев.
  Учитель оказался вовсе нестарым. Наверное, это для юных художников, едва перешагнувших порог совершеннолетия, он казался таким. А вот глаза крылатого разглядели источенного болезнью, а главное непрестанной внутренней болью, разменявшего пятый десяток лет человека. Хотя для людей это уже солидный возраст.
  - Здравствуй, Элберз, - сказал тот не оборачиваясь. Парень закусил губу, очевидно, доброжелатели уже доложили о том, что кто первым удостоил путешественника аудиенции.
  - Жаль, что ты растерял благотворное дыхание небесных господарей.
  Элберз помрачнел.
  - Не расстраивайся. Я тебя не виню. А кто твой друг?
  Фиаскар поежился под испытующим взглядом старого суфийца, чего с ним раньше не бывало.
  - Это Фиаскар. Он спустился с гор.
  - А ты встречал крылатых людей?
  - Да, – он ясно смотрел в глаза человека, твердо зная, чего тот хочет от него. «Я говорил с крылатыми и один из них прикасался ко мне. Теперь боль преследует и меня. Я сбежал с гор». Знать эту безмолвную исповедь молодому художнику не требовалось. Ненависть не должна была запятнать его с таким трудом очищенную душу. «Пусть Элберз оставит вам свои рисунки и идет», - мысленно пожелал крылатый.
  - Элберз, можно попросить тебя об одном одолжении? Я бы очень хотел поговорить с этим юношей, пока суета суфийской жизни не нарушила покой его невинной души. Тебе ведь хочется увидеть товарищей? – Фиаскар не смог разобраться, чего было больше в этих словах, интонации просьбы, приказа или внушения. Больной художник интересовал его все сильнее. Как он живет, выдерживая груз застарелых боли и ненависти?
  - Меня зовут Сэрош, и я живуч. Другой умер бы на моем месте. Уже пять лет я не могу заниматься любимым делом. И каждый день нахожусь среди людей, которые продолжают мое любимое дело. Это ли не ад? – признался он Фиаскару, как старому знакомому. – Где ты научился говорить без слов? Или вы, горцы, в родстве с горными?
  - Да, – черных кудрявых волос и чистой кожи не было смысла отрицать. Только слепой бы не увидел в них сходства с теми созданиями, что в легендах и мифах всегда противостояли белокрылым небесным господарям с острыми копьями и трезубцами.
  - Если бы не был сутулым, я даже решил бы, что один из крылатых пришел прекратить мои мучения, - устало проговорил художник и развернул наброски Элберза. Фиаскар предпочел бы не видеть исказившееся лицо человека. «Он!» тут же решил юноша, чувствуя, как шевелятся за его плечами туго свернутые крылья. Какое бы торжество принесла им обоим смерть этого прекрасного, как ослепительно холодный лед на вершинах, крылатого.
  - Он выпил мои силы и обрек меня на бесплодие, - прошептал человек.
  «Он унизил меня и лишил крыльев», - подумал Фиаскар, надеясь, что спрятал глубоко в себе эти мысли. 
  - Дайте мне ваши руки, - попросил он и сильно сжал скрюченные пальцы. Угольную пыль и краску, въевшиеся в кожу рук, не истребили даже годы вынуждено бездействия. Фиаскар прижался щекой к слабым кистям – они пахли также, как налитые вешней силой руки Элберза. Здесь все пропахло красками, даже люди. Размышляя об этом, юноша сдавил застывшие в неподвижности фаланги пальцев. Старик вскрикнул от боли, оттолкнул его от себя и тут же, онемев, уставился на распрямившиеся и легко сгибающиеся в суставах бледные в серых пятнах кисти рук.
  - Ты не человек! –вскрикнул он, вскинув к небу руки, и пророчески добавил, - Наверняка, благодаря тебе Элберз вернулся здоровым.
  Фиаскар опустил голову:
  - Я приду снова, если вы позовете меня, а пока разрешите покинуть вас…
  Но художник уже не слышал его.
  Покинув дом, Фиаскар спустился к пруду, в котором отражались почти такие же, как те, ненавистные ему, купола. Дернув себя за кудри, он плюхнулся на каменную скамейку у самой воды. Как деревья могли жить в этом парке, где вместо травы – отбеленные и отшлифованные тысячами ног плиты!

***
  В караван-сарае Энника стала расспрашивать купцов, как ей найти своих земляков. 
  - Вы ищете черноволосого сутулого горца, который одет в пастуший плащ? Горцы селятся в пригороде. От арочного моста сверните налево, увидите тропку, которая уводит прямо под мост. Там ступени начинаются, поднимитесь на площадку вровень с мостом и ждите. И еще, возьмите спутника. Там место лихое. Местные-то вреда не причинят, а вот шпана может обидеть, особенно  девушку, - потупив взор, Энника смиренно выслушивала наставления торговца, размышляя, кого позвать с собою, мужа или все-таки Шайя. О том, что торговец, живущий в соседней комнате обязательно поинтересуется у мужа, как прошла встреча с черноволосыми, она как-то не подумала. С другой стороны, Шайя как никто умеет держать язык за зубами и преданнее ей не найти человека, да и нечеловека. Братишка как будто почувствовал ее растерянность и появился, едва торговец отошел в сторону.
  - Узнала? У нас еще полдня есть, прежде чем появится Дошад.
  - Ты говоришь так, будто бы я замыслила измену… - сказала Энника. – Я хочу узнать правду о Фиаскаре, ничего зазорного в этом нет. Не смотри на меня так!
  - Как?
  - У тебя взгляд был сейчас, как у него.
  - Значит нужно идти, иначе ты себя изведешь. А потом и Дошар перестанет находить себе место. Он чувствует, что в мыслях твоих кто-то другой.
  Энника внимательно посмотрела на Шайя, спрятавшего глаза и завернувшего руки за спину, только бы оказаться подальше от нее.
  - Глупый, я ведь не ты…
  - Все равно, - подросток тряхнул светлой гривой, - Нужно учиться вести себя не по-человечьи. Я ведь понимаю, кто я такой.

Белые крылья беды

  - Как холодно.
  Мальчик с трудом поднял голову и осмотрел доступное взгляду пространство. Тусклый свет, падающий из-за спины, нарисовал прямо перед ним светлый прямоугольник – с четырьмя черными перекладинами и выступающим полуовалом. Последнее оказалось тенью от его больной головы. Чтобы перевернуться, не хватало сил, поэтому мальчик позволил себе снова растечься по щербатому полу. Камни вновь съездили по ребрам. Он с присвистом выдохнул и закрыл глаза: "Вспомни, вспоминай, что с тобой случилось."
  Бесполезно. Мысли отказывались выстроить объяснение, а память наотрез отказалась участвовать в том балагане из обрывков образов, что крутились в его голове. Обреченно прижал щеку к холодному полу, прислушался к ночной тишине. Застоявшийся запах несвежей рыбы. Снаружи доносился скрип цикад. Что-то невесомое перекатывалось над легкой кровлей, наверное, ее задевали ветви деревьев. С трудом оторвал от пола окоченевшую руку, поднял ее и бессильно уронил в прямоугольную лужу света. На скрюченных пальцах засохла то ли кровь, то ли грязь. Заставив себя сосредоточиться, догадался, что на содранных костяшках наверняка его собственная кровь, а вот под ногтями засохла чужая. Он царапался, как девчонка. Опираясь на локти, мальчик пополз. Преодолев преграду из света, уткнулся в стену и свернулся, как маленький ребенок, калачиком, насколько позволило ноющее тело. Прямо перед ним, под низким широким окном – располагалась дверь, запертая снаружи. Внутренний запор предусмотрительно убран. Подросток был готов смириться с тем, что проиграл. Но не помнил кому, а главное - кем был сам.
  Пытаясь согреть дыханием остывающие руки, пленник заснул.
  Тревожный сон слетел с него, когда засов ударился о порог. Приоткрыв глаза, из-под руки пленник посмотрел на вошедших. Ни одно воспоминание не колыхнулось.
  - Жив?
  - Что ему будет-то? У них там круглый год снег лежит.
  - С виду щуплый, а силы откуда-то взялись, едва не вырвался.
  - Бешеный, - ветер донес в открытую дверь запах дыма и еды. Мальчик сглотнул.
  - Нет, перепугался просто. Да и возраст такой… Их в эти годы ломает, как и наших детей. Ничего, перебесится, подрастет – успокоится. Только не забывай крылья вовремя подрезать.
  Мальчик вздрогнул и внезапно понял причину тяжести, сдавливавшей ему плечи. Что он за чудовище?
  - Смотри-ка, а он притворяется. Косится на нас. Смотри какие глазищи. Может, продать его?
  - Да не злой он. Просто перепугался. Но если хочешь продать, я денька через два заберу. Вы его чуть не забили. Хорошо, крылья уцелели, - мужчина вошел в сарай и опустился на колено перед скрюченным пленником. Теплые руки погладили дрожащие плечи подростка, осторожно развернули лицо к свету.
  - Красивый, - сказал незнакомец. Солнечные лучи заставили зажмуриться. Из-за выступивших на глаза слез, мальчик не рассмотрел его лица. В красных пятнах расплывался черный силуэт и встрепанные волосы, от которых слабо пахло душистой травой,  – Чего я не понимаю, так это откуда он взялся в самой столице. Ухоженный, может быть, сбежал от прежнего хозяина. Знаешь, златоволосые горные встречаются очень редко. Я бы не стал его продавать в Суфе, можно нарваться на прежнего владельца и загреметь за кражу.
  - Мы с сыном его у реки за городом поймали, - мужчина в холщовой одежде показал расцарапанные руки. – Сначала подумали, обыкновенный пацан или девчонка в мужской одежде. А потом из него перья полезли.
  - Крылья это, - терпеливо поправил пахнущий травой мужчина, очевидно не в первый раз. Погладил по щеке мальчика, вытер слезы и взъерошил грязные волосы, стоящие торчком из-за набившегося в них речного песка.
  - Пожалуйста, - прошептал он, не смея открыть глаза, - Не оставляйте меня.
  - Не бойся, они тебя больше пальцем не тронут. Ты дорогой, - ответил мужчина также шепотом и отпустил его. Он повернулся к поймавшему крылатого мальчика, - Покормите его и раны обработайте. Еще не помешает его одеть  потеплее. И не дело держать его на каменном полу. Может быть, рыба тут хорошо хранится…
  - Кто это делать будет? Я боюсь, вдруг набросится.
  - У него больше причин тебя бояться. Кроме того, вы ему крылья связали, а без них он от обычного подростка не отличается. Перед продажей обязательно ему волосы промойте.
  Пленник опустился на холодный пол. У него не было желания видеть этих людей. Пусть его оставят в покое. Смережив веки, он растянулся, чтобы через боль почувствовать самого себя, того, крылатого, которого страх и боль загнали глубоко внутрь сознания. «Светлокарие глаза и волнистые волосы, белозубая улыбка, она смеется, но звон ручья заглушает смех».

- Он умер? – тоненький девичий голос.
  - Нет, дышит. Видишь, грудь поднимается. Отец, посмотри, что с крыльями. Ты их развязывал? – голос мужской, молодой и смутно знакомый, - Это же опасно.
  - Я еще из ума не выжил. Он ловчее оказался, чем мы подумали.
  - Нет, смотри, узлы на месте, веревка соскользнула с крыльев, пока он спал. Повезло, что  мы первыми это обнаружили, - снова молодой голос. Осознав происходящее, Шайя внутренне напрягся и открыл глаза. Над ним стояли поймавшие его отец и сын, рыбаки. И темноглазая девушка в простом платье, похожем на то, что носила Энника. Сестричка Энника!   Память постепенно возвращалась. Жар спал. Прошедшую ночь Шайя провел на одеяле из собственных крыльев. Белых и просто огромных, особенно если сравнить их с его тонкими руками и ногами.
  - Тот тип наврал. Мы за него денег мало получим. Видишь, крылья с темными пятнами, - вдруг заметил востроглазый сын.
  - Это он испачкался. У анделов полукровок не бывает. Либо белые, либо черные - третьего не дано, - возразил отец. – Но надо будет рассмотреть его получше. Когда вымоем, поймем.
  - От него уже воняет, в дом такого нельзя пускать, - кивнула девушка. Под ее пристальным взглядом, Шайя смутился и расправил на себе лохмотья.
  - А если он окажется полукровкой? – младший рыбак размышлял о чем-то своем. – Редкие чудища ведь стоят дороже. С анделами ведь так же?
  - Манш сказал, что у него золотые волосы, - девушка рассматривала чумазую физиономию пленника. Ей не терпелось прикоснуться к нему, почувствовал Шайя, а еще он почувствовал свой просто зверский голод. Из-за того, что за порогом стояла миска с супом. Та самая.
  - Если хочешь есть, - понял его старший рыбак, - дай подрезать крылья.
  - Я не умею летать, - сказал Шайя и опустил взгляд, - Мои крылья только начали расти. Вы их сломаете. Можете меня связать, только не трогайте крылья.
  - Ишь ты, заговорил. А раньше только шипел и рычал, - молодой посмотрел на искривленные, сточенные ножницы и засунул их обратно за пояс. – Майрика, принеси тарелку.