Зеленый изумруд и голубой сапфир, блеклым отблеском, из-под тьмы непроглядной. Тусклым сияньем драгоценных камней, на которых попал слабый луч света. Бездушными драгоценностями. Броско выделяющимися на фоне смуглой кожи, почти змеиного лица. Обрамленные миндалевидным разрезом, обведенных черным, глаз. Выглядываю, и снова скрываются под черной тканью капюшона, отороченного серебряной нитью. Смотрят с колкостью острых игл. Безразличные  ко всему. Отрешенные от мира. Неуловимо отвлеченные. Неумолимо холодные. В себе хранящие глубоко схороненную тайну. Непостижимую мудрость. Не поддающуюся объяснению загадочность. Это взгляд всего одного человека. Смотрящего на мир глазами двух разных цветов.
Молодой лекарь Финехас лишь дважды поднял голову. Так высоко чтобы увидеть танец напротив. Так чтобы ткань капюшона, падающая на глаза, не мешала смотреть.  Там же куда он устремил взор юное тело, с пластикой кошки, изгибается под самыми неожиданными углами. Скользит стройными ногами  по мраморной поверхности пола. На гладкой до совершенства коже играют блики факелов. Мальчик движется, будто душа мелодии. Едва уловимые восточные напевы. Приятный, обволакивающий полумрак. Плавные повороты, гибкие движения, дрожащие ресницы, грация наклонов. Он как мираж, эфемерное видение, тонкая иллюзия. Фальшивая любовь в его взгляде сыграна на грани восхищения и осуждения.  Ему не надо прятать чувств к тому, для кого он танцует. Напротив, нужно выпустить их на волю, сыграть так чтобы поверили. Не давать покоя ни одной мышце, перетекать из одной точки пространства в другую. Пусть все поверят,  что кожа блестит от еле сдерживаемой страсти и специальных масел, но никак не от стремления завлечь, заставить желать. Тонкие руки, изящный стан, смоль длинных волос. Танец на грани безудержного желания получить свое и отдаться целиком. Для кого-то гипнотизирующее зрелище, но лекарь быстро теряет интерес к искусным пляскам наложника.
Лицо без единой эмоции. Матовой маской хладнокровия. Возведенного в абсолют спокойствия. Пока мальчик танцует, Финехас что-то нашептывает царю. Он серьезен, привычно хмур. Губы движутся бегло, то и дело вытягиваются в тонкую нить. Как будто он нечто осуждает, или же не понимает зачем он здесь. Длинные пальцы змеями обвивают ножку чаши. В ней не вино. Все знают, лекарь редко пьет хмельное. Бело молоко, топя в себе свет факелов, становиться слегка желтоватого оттенка. Но даже его он не пригубил, ни разу. Все знают, этот мужчина не ест и не пьет вне своих покоев. Многие утверждают, что Черный Аспид вообще не вкушает ни еды, ни питья. Но, то лишь россказни глупых людей считающих его чуть ли не демоном. Злые языки много дурного успели сочинить и рассказать про египтянина. Хотя ему едва ли было дела до перешептываний и пересудов за его спиной.
А мальчик все порхает и кружится по зале, но вот танцу конец, призрачное видение склоняется к ногам правящего. Бросает мимолетный взгляд на лекаря. В это миг ткань плаща на плечах египтянина приходит в движение. Взгляд мужчины впивается в лицо наложника. Давящий на психику, цепкий взгляд. Возле уха Финехаса показывается плоская голова анаконды. Змеиные глаза, цвета плавленого злата, так же устремляются на лицо мальчишки. Змея угрожающе шипит.
И ее шипение как будто складывается в слова: «Это он…он…гадкий мальчишшшшка…он задумал погубить несссчассстную…расссскажи…ссскажи всссе…всссе ссскажи царю…пака не позззздно…рассскажи».
А быть может все это только кажется, быть может все только игра воображения и змея просто шипит, как и положено ползучей гадине.  Анаконда широко раскрывает пасть и звуки, исходящие из горла, становятся еще громче. Затем неожиданная перемена на лице лекаря. На губах расцветает, ядовитым цветком, странная улыбка. Словно он уже знает про флакон с ядом, он знает про наказ царицы и про то, что мальчик собирается сделать.
Финехас смотрит не долго. Улыбка так же скоро сходит с губ. Он вновь серьезен. Питомица лекаря медленно прячет голову под черный капюшон его накидки, скрываясь во мраке одежд. Он же наклонятся поближе к царю. Голос шелестом листвы, шорохом шелка, шипением кобры, звучит тихо. Почти беззвучно шевелятся его губы, но он что-то говорит и царь его слышит. Новая улыбка расползается по губам лекаря. Но уже скупая, без эмоций. В ней только вежливость и уважение к правящему. Финехас извлекает из кармана небольшой пузырек с мутной жидкостью, коричневатый оттенок которой отчетливо виден сквозь прозрачное стекло флакона.  Зелье отправляется в руки царя, а лекарь переводит взор на свою чашу. Теперь весь его лик говорить о том, что он желает удалиться. Не любит египтянин сидеть без дела, даже  за богато уставленными столами. Разноцветные глаза опять скрывает широкий капюшон. Он боле не проронит ни слова, пока к нему не обратится правящий. Все знают, немногословен лекарь...

Отредактировано Финехас (2012-05-16 03:31:59)

Богиня Нуит уже проглотила солнечное светило и породила мириады звезд, на черном покрывале неба. За окном давно можно было бы разглядеть эти яркие и самые драгоценные, от своей недосягаемости, камни. Вот только окна почти закрыты, не обрадует взор белое сияние луны. Свет от факелов игривой кошкой пляшет на мраморе покоев правящего. Медовые лучи прыгают, будто пытаясь поймать друг друга. Пламя колышется от малейшего ветерка, проникающего сквозь полуприкрытые ставни. Шебху дыханием своим наполняет комнату цветением садов. Благоухают дивным ароматом ночные цветы. Но не тут, не в этом месте, не достигает сладкий дух сидящих за столом. Тут тонкий аромат теряется, приглушаемый прочими запахами. Его топят в себе запахи вина, масел и снеди. Музыка пусть и не терзает слух египтянина, но по одному лицу его можно сказать, что он куда как охотней слушал бы трели дивноголосых птиц в садах царя, чем искусную игру его музыкантов. Жаждет нелюдимая душа лекаря тишины и покоя. Жаждет уединения в своих комнатах. Не в радость ему ни музыка,  ни дорогие вина, ни  пробуждающие одним своим видом аппетит яства, ни искусные танцы. Не падок на радости тела Финехас, не так уж желанны для него услады такие, нет в нем рвения к плотским утехам. Истинную радость испытывает он лишь когда врачует, да спасает жизни людей. Быть может, за преданность делу ценит царь своего лекаря? Ведь от того кто так всепоглощающе отдается своему призванию можно ожидать лишь благостных плодов его труда. Египтянин устало вздыхает, переводя взгляд с чаши на правящего. Не вооруженным взглядом видно как хочет он вернуться  обратно к работе. Ведь дела его ждут, труды на благо людям и на радость ему же. Но нельзя уходить, пока царь сам не пожелает, чтобы лекарь удалился. Финехас полуживой статуей сидит за столом. Вежлива его улыбка, любезны  тихие речи, полон почтения усталый взгляд. Длинные пальцы, левой руки,  украшенные всего одним перстнем, подаренным ему еще его матерью, монотонно прокручивают ножку сосуда с молоком. Он отзывается на вопросы царя, отвечает, как и должно отвечать власть имущему. Заверят того что недуг одолевший его этим днем не страшен вовсе, пройдет скоро, зелье поможет и все отступит. После снова замолкает, чуткий слух ловит каждое слово царя, но глаза уже провожают удаляющегося наложника. Слишком уж явного того зацепили руки слуги уводя в сторону, не могло это скрыться от взгляда Черного Аспида.  Разноцветные глаза египтянина встречают полный презрения взгляд мальчишки, стойко выдерживают этот напор эмоций, смотрят пронзительно. Но куда направлен взгляд, едва можно заметить из-за тени капюшона.  Он виден лишь, когда свет факелов, отражаясь в глазах, извлекает из  них не яркие блики. Вряд ли маленький раб видит его. Лекарь продолжает впивать, полный глубоко пренебрежения, взгляд мальца, не отводит глаз.  Не привыкать ему к таким взглядам, немало он их повидал. Оттого смотрит покойно, даже не осуждая юнца за проявление неуважения, ведь забавляет его это взор. Но все это опять быстро наскучивает Финехасу.  Глаза целителя, усмехнувшись, теперь глядят вновь на царя. Салар просит остаться. Как не выполнить эту просьбу? Нет выбора у Финехаса. Нельзя отказать тому,  у кого в руках может оказаться, удерживаемая  за намотанные на руку волосы, голова врачевателя отделенная от его тела. Сделай он один неверный шаг, скажи одно неправильное слово, прогневи он правящего – лишится жизни. Понимая это, египтянин соглашается, остается подле царя. Повествует о том, что интересно могущественнейшему из мужчин этой страны.  Единственное что позволил себе Финехас это снова отказаться от предложения выпить хмельного вина. Такой проступок царь простит, лекарь это знал. Вежливая улыбка тронула губы, когда Салар безразлично отмахнулся от извинений. Похоже, за столько лет, правящий успел привыкнуть к чудачествам своего знахаря. Мальчишка наложник, сидящий неподалеку, хмурит черные плети бровей. Видимо его злит то, что сейчас царю куда как интересней речи Черного Аспида, нежели его лукавые посылы. Но юнец не сдается, упорствует в желание заполучить свое. Щебечет мальчишка, игру хитрую затевает, давя на слабости мужские. Лукав маленький лис, умел в своем искусстве, хитро завлекает царя в свои сети, ловко обращает его внимание на себя. Хмурится от сего действа египтянин, неприятна ему картина развернувшаяся перед очами, не понимает он как святое чувство любви можно играть. То что мальчик виртуозно играет свою роль, как будто нутром чувствует лекарь, от сего взгляд преисполняется отвращением к юному цветку. Все безудержнее желание уйти, отправившись в свои покои. И Финехас вздыхает с облегчением, когда всеподмечающий взгляд, наконец видит что боле лекарь не интересен правящему. Теперь тот с легкость и, даже более, с радостью его отпустит.  Вопрос одним лишь взглядом, но хвала Амону правящий понимает его. Еле заметный наклон головы дает разрешение лекарю удалиться. Финехас медленно поднимается со своего места. Он не подобострастно склоняет голову в поклоне, благодаря и прощаясь, одновременно. Затем спокойно выходит из-за стола и скорой поступью направляется к резной двери, ведущей прочь из комнат царя. Тихо шуршат черные одежды, тих и шаг лекаря, только проснувшаяся от движения змея возмущенным шипением сопровождает его уход. Тенью черной скрывается за резными дверями Финехас, такой же темной тенью он достигнет обители спокойствия и тишины, комнат своих, где царит уединение и покой…

Тень прекрасный союзник, прячет и скрывает, окутывает и обволакивает, того кто стремиться слиться с ней воедино, породниться, стать частью ее,  до поры не раскрывая своего присутствия. Он шагал неслышимо, поступь была мягкой, как будто кошка кралась по коридорам дворца, а не Черный Аспид. Не подходя близко, но и не упуская из виду, он крался за маленьким наложником. Зачем? Почему? Пожалуй, знали лишь он сам, да Боги. Египтянин остановился за несколько шагов от кухни и замер выжидая. Ждать долго не пришлось, юнец вскоре направился в сад. Туда же пролег и путь лекаря. Он все так же шел, кутаясь в объятья тени. У входа в сад остановился, проводил мальчишку взглядом и выбрал несколько иной путь, пошел так чтобы не попасться на глаза ни одной живой душе.  На закате сад переполняют тени. Их отбрасывают деревья и строения, они топят в себе большую половину окружающего мира. Кого-то пугают до дрожи, а кому-то служат, верно и преданно. Лекарю они служили укрытием от глаз не нужных. Остановился он не далеко от беседки, в которой ворковали юные девицы. Пока солнце ленивой, вуалехвостой медузой заплывало за горизонт, он не смел выйти из своего укрытия. Стоял недвижимой статуей близ одного из раскидистых деревьев, облокотившись о шероховатую поверхность спиной и спрятав руки в рукава накидки. Холодные глаза, лицо в чертах схожее со змеей, как и прежде, прятались под тенью черной ткани, но очи наблюдали внимательно за всем действом напротив, а на лице печать полнейшего покоя ровняла его с рядом стоящим мраморным изваянием девы, так лишен эмоций был его лик. Он выжидал момента, терпеливо и тихо, не выдавая себя ничем. Вокруг благоухали дивным ароматом цветы, являясь усладой для каждого вздоха, а пенье вечерних птиц приятно ласкало слух. И он бы непременно насладился великолепием природы, кабы не дело, что не позволяло отвести взор ни на мгновенье. И вот настал момент, которого молодой лекарь выжидал. Зеленый изумруд и голубой сапфир блеснули ярким всполохом, когда мальчишка протянул сосуд с отравой, ни в чем не повинной деве. Финехас оттолкнулся спиной от древа и скорым шагом направился к беседке. Он на ходу стянул капюшон, что бы девушки узнали кто идет, и не подняли крик. Приложив палец к губам, предупредил тех, кто его заметил, чтобы они молчали. Войдя в беседку, скоро накрыл рукой, с перстнем, чашу с ядом и сомкнул пальцы на пузатых боках сосуда, не давая ни выронить, ни выплеснуть отраву. Другая рука, хладная как озерная вода, легла на плечо наложника. Ладонь мягким вельветом скользнула ближе к шее, а пальцы крепко сжались совсем близко к болевой точке возле ключицы. Вокруг повисла тишина. Глаза девиц, как и обычно, наполнил некий странный страх перед египтянином, как будто не человек пред ними, а сам Шайтан предстал.  Девушки начали перешептываться, то и дело, бросая многозначительные взгляды на незваного гостя в черном. Но его ни когда прежде не задевали подобные взгляды, сейчас они его так же  мало волнуют.
-Простите меня, прекрасные творения Богов, за то, что нарушил ваш покой. Но внезапно меня захватила в свой терзающий плен неутолимая жажда. Настолько сильно что я увидев у вас питье не смог удержаться. -В тоне лекаря звучит искренность и даже истинное чувство вины за содеянное. Голос льется приятно и тихо, как будто баюкая своими теплыми переливами, успокаивая ласковыми вибрациями. На губах Финехаса расцветает добродушная улыбка, а глаза виновато опускаются вниз, тем временем руки хранят всю ту же жесткость хватки.- Я думаю, вы не откажете страждущему в глотке воды. Пусти чашу мальчик.- Мягко просит лекарь, кончиками пальцев поглаживая вдоль ключицы юнца, но все также крепко продолжая удерживать его.- Я всего лишь утолю жажду и тут же покину вас, оставив в мире и покое.

Отредактировано Финехас (2012-05-20 03:59:35)

В такие моменты, мир кажется, до звона в ушах, тихим. Сама природ, ощущая преддверие беды, замирает. Птицы больше не заводят мелодичных трелей, вода перестает журчать так звонко, даже ветер, колышущий верхушки деревьев, затихает. Воздух что вокруг становится тяжел,  дышать им крайне тяжко. И то, что ждать приходится финала, как будто отнимает годы жизни. Но так кажется не всем, а только участникам определенного действа. Лишь те, кто знают нечто общее, некую опасную им известную тайну,  ощущают это гнет тревоги. Непосвященные не замечают ровным счетом ничего, для них мир остается тем же, что и был с минуту назад. Им нет дела до того, почему на лицо одного ложиться хмурый отпечаток выжидания граничащего с суровым порицанием, а на лице другого сей час застывает гримаса страха на грани паники. Тревожный миг, секунды ожидания, мгновение истины – решающий виток судьбы.
Лекарь все так же продолжает держать сосуд в руке, лицо почти спокойно, но только брови черные сошлись на переносице. Он хмурится, и ни чего благого это выражение лица египтянина мальчишке не сулит. Еще мгновенье ожиданья, и, кажется, не сдержит буйность нрава вечно спокойный Черный Аспид, зашипит потревоженной гадюкой, а то и вовсе сдавит, рукой без кубка, плечо наложника так, что хрупкие кости мальчишки громко затрещат, с царапающим слух хрустом. Юнец лишь больше раздражения привносит в душу, пытаясь выдернуть сосуд. И разноцветные глаза вспыхивают ярко, то не гнев в самом из чистых его видов, и не злоба, нечто другое, смешанная гамма чувств. Ему и жалко малоумное дитя, и в тоже время тот его сейчас весьма нервирует. И вот, казалось бы, в сей миг пред всеми покажет египтянин, что не так он хладен как считают многие, но нет, всего секунда пролетела и лекарь вновь покоен. Он глазами ловит отрешенный взгляд мальчишки… и дрогнула рука. Тот показался загнанным волками в угол зайцем, что жмется к стенке, и мечется душа несчастного, глазами изливая уже смирение пред ликом смерти. Юнец ужом - лекарь и остановить не успел - вывернулся из цепких пальцев.
Как безрассуден и нелеп был дальнейший поступок наложника. Неужто мальчик думал, что врачеватель и вправду станет пить отраву? Ведь все же знают, что Финехас не пригубит и глотка воды, в самый из знойных дней, даже если будет изнемогать от жажды, вне своих покоев, и не проверив питье на своих собаке или слуге. Мальчишке следовало бы отдать сосуд и просто наблюдать, как лекарь выльет яд на землю, но видимо страх липкой паутиной окутал не только юную душу, но и разум. Взгляд врачевателя наполнило удивление, но вперемешку с разочарованием и слабыми отголосками жалости. Смех дев как будто резанул по слуху. Египтянин удивленно разглядывал мальца припавшего к кубку, глазами проводив карминовые капли.
-Глупое дитя.- Беззвучно  шевельнулись губы лекаря.
Финехас стоял, возвышаясь над всеми мраморным изваянием, не шевелясь и только наблюдая за действом, поражаясь неразумности поступка наложника.  Он взглядом проследил, в какую сторону девушки направили юнца, вежливо откланялся, одарил парой пышных фраз несколько особо красивых дев, натянул капюшон обратно на глаза и двинулся следом за мальчишкой. Того настиг уже на мостике брошенном через небольшой ручей. Мальчишку начинали бить корчи, он умывался собственно кровь и в глазах уже явно виднелись первые всполохи панической агонии. Египтянин в пару скорых шагов приблизился к несчастному. Молча, подхватил хрупкое тельце на руки и быстрым шагом направился в свои покои. По дороги ему встретился охранник, что попытался расспросить о случившемся, но лекарь так злобно зыркнул из-под тени ткани, что у любопытствующего стража охота расспрашивать пропала разом и в миг. Минут пять понадобилось египтянину, чтобы пройти витиеватыми коридорами до своих комнат. Войдя в покои, он направился сразу в кабинет.
- Я еще пожалею об этом поступке… 
Финехас пинком ноги распахивает дверь и бережно опускает мальчика на кушетку. Присаживаясь рядом, раздвигает пальцами веки, внимательно разглядывает зрачки. После меряет пульс на запястье юнца, следит за дыханием. Нажимает пальцами на скулы, чтобы мальчишка раскрыл рот, смотрит реакцию слизистой горла на яд. Холодная ладонь ложится на лоб наложника, уже, когда лекарь встает. Египтянин неслышно что-то шепчет, сам себе, чтобы запомнить все симптомы. После отходит к большому шкафу и резко распахивает дверцы, комнату наполняет аромат множества трав. Лекарь быстро переставляет коробочки и флаконы, слышится легкий звон стекла и шелест движимых предметов. С минуту египтянин, шипя брань на родном ему языке, копошится в снадобьях и зельях. После отлаживает несколько темных флаконов на стол и возвращается к больному. Можно заметить перемену в лике Черного Аспида. Сей миг лицо его полно тревоги и переживаний, а руки действуя, хранят нежность и бережное отношение к тому над кем не смилостивились Боги.
-Имя твое Бесс, верно? – Тихо спрашивает египтянин, голосом полным заботы о пациенте.- Я помогу тебе, а ты не дергайся и не бойся, не разгоняй еще сильнее яд по телу. Мне нужно промыть тебе желудок, поэтому не сопротивляйся, если хочешь жить.
Финехас на пару минут покидает кабинет, возвращается обратно уже с тазом и парой кувшинов с теплой водой. Подходит к столу и из первого флакона добавляет несколько фиолетовых капель в один из кувшинов. Берет оный и таз, возвращается к мальчишке. Насильно, но следя чтобы не захлебнулся, вливает половину раствора в юнца. После чуть переворачивает и заталкивает тому два пальца в рот, щекочет корень языка и глотку, вызывая рвотный рефлекс. Ногой пододвигает таз и бережно держит содрогающееся тельце, пока тот извергает содержимое желудка. Данная процедура повторялась, пока вода не закончилась. Потом он встал, отходя обратно к столу, давая наложнику время отдохнуть, но вернувшись уже с кувшином чистой воды, продолжил промывание. Остановился лишь, когда вода на выходе стала такой же чистой, как и в кувшине. Остатками воды из кувшина Финехас аккуратно смыл кровь с лица мальчишки. Каждое движение лекаря было автоматическим, заученным не одним годом практики, быстрым и отточенным. Закончив один процесс, врачеватель приступил к другому. Скинув накидку, теперь, стоя у стола, готовил противоядие, смешивая прежде подготовленные снадобья в небольшой глиняной чаше.

Отредактировано Финехас (2012-05-23 14:25:40)

Как хрупка человеческая жизнь и как неустойчиво положения, те кто пребывают в здравии и кого не касаются невзгоды вряд ли задумаются на этим. Люди - цветы. Люди – бабочки. Они хрупкие и оборвать их существование крайне легко. Тело человека гораздо больше подвержено различным хворям, нежели тело того же пса. Финехас как лекарь прекрасно знал на сколько слабы его пациенты. Даже взрослого мужчину с отменным здоровьем может свести в могилу простая простуда если вовремя не начать ее лечить. Тут дело было куда хуже, мальчишка был сам по себе не шибко пышущий здравием, так еще и принятый яд, убивал и без того некрепкий иммунитет. Приходилось действовать скоро, чтобы наложник не испустил дух, в сей же миг и на кушетке кабинета лекаря. Закончив приготовление противоядия Финехас вернулся к кушетке на которой лежал мальчишка. Тот как и ожидалась, потерял сознание, но это ни капли бы не помешало врачевателю. Египтянин сел ближе к голове юнца на минуту отставив чашу с противоядием в сторону, аккуратно приподнял хрупкое тельце, прижимая к себе и укладывая головой на свою грудь. Пальцы без применения особой силы разомкнули челюсть наложника, лекарь осторожно тонкой струйкой, чтобы юнец не захлебнулся, влил содержимое глиняной чашки полуоткрытый рот мальчишки. Длинные пальцы свободной руки египтянина бережно придерживали юнца за подбородок и то и дело поглаживали вдоль горла, вызывая у тела естественные глотательный рефлекс. Закончив лекарь все так же бережно уложил наложника, позвал слугу и попросил чтобы тот принес воды, теплое одеяло и разжег камин в кабинете. Сам отправился дабы приготовить еще одно лекарство. Старый служка разведя огонь в очаге, скоро выскользнул из логова Черного Аспида. Лекарь всего лишь на минуту отлучился в смежную с кабинетом комнату, дабы найти еще несколько отваров, как вдруг дверь его кабинета с тихим шуршанием, дерева о ковер, отварилась. Сквозь небольшую образовавшуюся щель протиснулся смазливый юноша. Звали того Сани, он был придворным музыкантом.  На вид ему и двадцати не дашь, достаточно высок, пышет молодостью, красив лицом и строен фигурой. Волосы цвета майского меда мягкими волнами струятся вдоль изящного изгиба спины, по дорогому, расшитому золотой нитью, шелковому и полупрозрачному халату. Глаза напоминают, нетронутое облаками, дневное небо, но смотрят чересчур себялюбиво. Он знает что красив, и пользуется этим вполне охоче, по выражению лица это вполне читаемо. Кротостью нрава Сани ни когда не отличался, ровно как и особым добродушием, в характере скорей капризное дитя, чем зрелый юноша, коим ему положено бы было быть. Музыкант окидывает взглядом комнату, но явно не находя того что искал огорченно и достаточно громко вздыхает. Вполне продуманный ход, ведь знает что лекарь в это время еще бодрствует, а значит вновь зарылся в книги и бумаги. Услышит вздох и выползет Черный Аспид из своей норы, хотя бы для того чтобы узнать кто посмел нарушить его покой в столь позднее время и по какому поводу пришел незваный гость. И точно, как и ожидалось, через мгновенье, зажав меж пальцами обеих рук штук восемь разноцветных флаконов,  Финехас выходит из смежной комнаты.
-Что привело тебя? Не припомню чтобы я звал?- Равнодушно спрашивает египтянин, будто не замечает как ярко при его появлении засияли глаза юноши, будто вовсе не разумеет причину появление того в такое время и в подобном виде.
-Ты как всегда так жесток со мной, и сух как песок твоих земель.- Капризно надувает чувственные губы музыкант и удавкой вешается на шее лекаря.- Я же скучал, беспокоился как ты, переживал не наскучил ли тебе, ты словно избегаешь меня уже как целых два восхода полной луны.
Финехас возводит очи к потолку, шумно втягивает носом воздух. Его  не радует визит, не радуют сейчас объятья и от  попыток юноши его поцеловать лекарь явно пытается уйти, уводя раз за разом лицо по дальше от губ настырного юного любовника. Ему сейчас не до того, он полностью поглощен работой, а значит пациент для него важней прочего мира, и все равно, что больной всего лишь маленький раб.
- Со мной все в порядке. Я занят. У меня больной. Я не могу уделить тебе время. После Сани. Ступай к себе. Я приду как стану свободен.- Короткими фразами отвечает египтянин, шагом ненавязчиво оттесняя юношу к выходу из кабинета.

Некоторые люди удивительно эгоистичные создания. Сперва думают о своих потребностях, после, хоть и весьма редко, о чужих. Как же парой они бывают неотступны, настырны и глухи к словам другого, в попытке заполучить желаемое. Иные же и вовсе как будто намеренно не слушают то, что им говорят и о чем их просят, их слух становится удивительно избирательным и вылавливает лишь желаемые слова из всей произнесенной другим речи.
Лекарь шагом оттесняет настырного юнца, но не пытается скинуть его руки со своих плеч и шеи, только от пылких поцелуев незаметно уводит лицо, будто совсем случайно губы музыканта каждый раз попадают мимо желанной цели. Египтянин прекрасно знает, что выпихни он юношу открыто и стойким словом, начнутся слезы и укоры. Медововласое создание начнет колотить в дверь, выкрикивать брань и проклятья в его адрес, захлебываясь картинными рыданиями и утопая в вымышленных страданиях. Все это уже было однажды. На созерцание подобной театральной сцены тогда сбежалось уйма народа. Второго раза не хотелось. Капризное дитя разойдется и потом его придется успокаивать еще больший срок, чем  врачеватель потратит на то, чтобы ненавязчиво выпихать Сани из своих покоев. Что самое во всем этом нелепое до глупости так это то, что юнец сам бежал к лекарю лишь тогда, когда тот забывал его, но стоило Финехасу показать хоть толику симпатии дольше чем одну ночь, и все, весь запал в музыканте гас тут же. Ребенок – лучшего слова и более подходящего египтянин не смог бы подобрать для Сани. Капризный, себялюбивый и эгоистичный ребенок, сам не понимающий чего желает. Оттеснив музыканта к входным дверям, лекарь закрыл тому рот поцелуем, что бы юноша отлип наконец. Пришлось пообещать уделить ему время следующей ночью, иначе бы не ушел. Но Финехас поставил всего одно условие, он выделит Сани время лишь в том случае если состояние больного хотя бы стабилизируется. Хвала богам получив малую частицу желаемого юнец все-таки отправился к себе.
Лекарь тяжело вздохнув, утер губы, от не шибко умелого и от части слюнявого поцелуя, тыльной стороной ладони. Ни то чтобы ему претили поцелуи музыканта, но сейчас ему это было не желанно и не нужно вовсе. В другое время и при другом стечении обстоятельств столь ярое проявление желания скорей всего бы возбудило египтянина, как и любого другого мужчину что был слаб к особям своего пола, но сейчас от части больше раздражало, если и не пуще того - злило.
Мимо прохромал старый служка, по имени Зука. Единственный кого Финехас мог терпеть в своих покоях постоянно. Этот мужчина был с лекарем еще с малых лет, для сына жрицы богини Амуанет он был больше чем просто слуга, скорей с большой натяжкой друг. Поэтому в общении с ним лекарь всегда просил и никогда не приказывал. Вот и в этот раз лекарь просил старого слугу присмотреть за больным пока он быстро приведет себя в порядок. Просто чтобы смыть прохладной водой сон, ибо спать египтянину хотелось весьма и весьма, а ночь предстояла долгая и полная хлопот.
Лекарь отдает несколько указаний и один из флаконов слуге, чтобы тот приготовил теплый отвар, для временного поддержания сил наложника если тот придет в себя во время отсутствия врачевателя. Сам Финехас скоро направляется в купальню. Там провел от силы минут десять, ибо в холодной воде долго не поплещешься, но вот дрему смыло почти моментально.  Укутавшись в теплый халат, египтянин вернулся в кабинет к больному. Черная подводка с глаз мужчины была смыта, от тог взгляд его глаз казался менее зловещим и более открытым что ли. Халат на удивление был не черным, а приятного персикового цвета, с египетским орнаментом, вышитым золотой нитью по краям рукавов и воротника.
-Спасибо Зука, ты можешь идти спать. Дальше я управлюсь один.- Голос лекаря звучит приятно и спокойно, ни одной негативной ноты или ноты помыкательства другим в нем не было слышно. Он просто говорит слуге что тот свободен и может отойти ко сну сей же миг, дабы не перетруждать ослабленный временем организм. Стрик попытался что-то супротив сказать, но лекарь только улыбнулся мягко и взяв старца под локоток вывел его из кабинета. Напоследок спросив, пришел ли в сознание больной, слуга кивнул, сказал, что выполнил все, что прежде говорил Финехас в коридоре, что дал мальцу выпить отвара и переодел в чистое. После поклонился, кряхтя, и отправился в свою комнату. Лекарь же отошел к столу и разложил те флаконы, что носил все время с собой. Взяв глиняную чашку, он смешал в ней содержимое парочки флаконов и выпил, это должно было прогнать сон прочь, уже точно и до дня как минимум. Устало потерев пальцами переносицу Финехас подошел к кушетке, на которой лежал мальчишка. Присев рядом он аккуратно стянул с лица наложника одеяло. В лике Черного Аспида виднелся покой, покой возведенный в абсолют. Коли маленький раб вернулся из мира не бытия, стало быть противоядие подействовало. Теперь лишь оставалось закрепить результат и восстановить организм. Причин для особого волнения не было. Пусть даже будет у мальчишки сильный жар, то сказало бы лишь об одном, тело борется с ядом, противоядие ему в этом поможет, остальное дело не столь сложное.
Лекарь задумчиво убирает с лица Бесса шелковые прядки темных кудрей и поворачивает его лицо к себе, чтобы посмотреть на реакцию зрачков, пришли те в норму или все еще хаотично скачут от большего к меньшему не фокусируясь.
-Ты можешь различить черты моего лица?- Тихо спрашивает египтянин, вглядываясь в лицо наложника. Свободная рука мужчины аккуратно поймала хрупкое запястье юного раба и пальцы легли на тонкую голубую венку.- Можешь сказать мне что именно у тебя сейчас болит и как болит? Или же боль отступила вовсе?

Отредактировано Финехас (2012-06-03 03:16:05)

Малоумное дитя. И лекарь бы сейчас шипел брань на родном ему языке, костя наложника самыми заковыристыми словосочетаниями египетских сквернословий. Такое пустоголовое поведение огорчало Финехаса. Он бился над мальчишкой как наседка над цыпленком, защищая того от гибели. Таскал на собственных руках. Вливал в него весьма дорогие снадобья, пытаясь вырвать юнца из цепких объятий костлявой госпожи. Теперь же дитя решило проявлять чудеса стойкости и только вредить самому себе, спуская на нет все труды лекаря. Ладонь мужчины безумно зачесалась, от желания влепить мальчишке увесистый подзатыльник. Но он как прежде сохранял покой, держа все привычно внутри себя и внешне выглядя невозмутимым. Глаза Черного Аспида смотрят на наложника спокойно, но с немым укором. Так смотрит родитель на провинившегося ребенка, огорченно и разочарованно, но с некой теплотой во взгляде.
-Я же просил тебя не делать лишних движений. Ты к смерти так стремишься что все мои слова как ветер в уши?- Египтянин мягко укладывает мальчишку снова на кушетку и укрывает одеялом. Ладонью проводит по темным прядкам волос, убирая те с лица мальчишки.- Когда взойдет солнце, я сообщу, кому следует, что тебя укусила змея и что я занимаюсь твоим лечением, так что не бойся наказанья. Мои покои ты покинешь лишь тогда, когда я буду стойко уверен что ты здоров, а до того момента я прошу тебя выполнять все мои указания, если ты не хочешь раньше срока встретиться со своими предками.- Взяв с прикроватной тумбы влажное полотенце, лекарь аккуратно утирает с губ мальчишки кровавые капли.
Финехас поднимается с кушетки. За новым зельем пролегает его путь обратно к шкафу. С минуту он возится у деревянных полок. Помня что сейчас ему нельзя ни унимать боль юнца, ни давать ему то что вгонит в дрему, но можно чуть притупить рези. Он смешивает в глиняной чаше пару настоек и добавляет воды, перемешивает все и возвращается обратно к мальчику. Присаживается на край кушетки и бережно приподнимает Бесса, чуть прижимая к себе. Подносит к пересохшим губам чашу с лекарством.
-Я думаю…-Отрешенно начинает Финехас смотря в лицо мальчишки разноцветными глазами.- Ты опасаешься, что я расскажу все, что мне известно, правящему. Так вот не бойся. Я понимаю, что выбора у тебя не было, откажись и ты навлек бы на себя гнев львицы, пал бы от ее когтей. Сейчас же я прошу тебя, заметь я именно прошу, не приказываю, прошу тебя не совершать глупых поступков и слушаться меня. Я смерти твоей не желал и не желаю, тем паче не желаю чтобы ты сконал в моих покоях, ведь смерть твоя станет пятном на моей репутации врачевателя. Не усложняй жизнь нам обоим, совершая малоумные поступки.

И взглядом полным сострадания он смотрит на дитя в своих руках.
В этих краях он жил не первый год и все равно не понимал столь зверских обычаев этого времени и этой страны. Как лекарь Финехас ценил человеческую жизнь, сохранность тела дарованного природой. Даже проводя опыты на людях, лекарь ни когда не переступал тонкую грань, за которой могли начаться увечия и уж тем паче не доводил подопытного до смерти. Мальчишки евнухи вызывали в нем чувство глубокого сострадания, кое он привычно прятал за хмуростью лица. И только мимолетный всполох сочувствующих искр в разноцветных глазах выдавал что это чувство рождается вопреки всему в душе Черного Аспида по отношению к ним, а блики призрения по отношению к их владельцам и тем кто пользовал их без их на то воли и не задумываясь об их чувствах и ощущениях, лекарь прятал в тени черного капюшона. Египтянин был человеком не своей эпохи, ему претили рабство и открытая жестокость. Он просто не понимал, как можно измываться над слабым и беспомощным существом, испытывая при этом некую гордость от осознания своего положения и своей власти, получая от данного извращенное по его мнению удовольствие.  У Финехаса ни когда не было рабов, даже для работ домашних. Был лишь старый слуга, к которому мужчина относился с заботой и которого уважал за мудрость, дарованную прожитыми годами. Такого же раба как Бесс лекарь бы ни когда себе не взял. Просто он не нуждался в таком показателе своего статуса и в любовнике что отдается по вынуждению, а не из желания. Все что было связанно с жизнью наложников и ее аспектами вызывало у египтянина приступ тошнотворного отторжения. Мерзко – именно это слово чаще всего возникало в голове врачевателя, когда он видел, как мальчишки прогибаются под своих владельцев, страшась за свою жизнь и боясь хоть что-то совершить не в угоду господина, а их хозяева словно упиваются своей властью относясь к живому существу как вещи, парой и того хуже.
Он заприметил благодарный взгляд Бесса и в тот момент, когда юнец отвел свой взор в сторону, уголки губ египтянина дрогнули в горькой как отвар полыни улыбке.
Бедное дитя, несчастное сердечко, сколько же лишений и тяжких испытаний выпало и еще выпадет на его жизненном пути. Как много горечи выпьют из чаши судьбы эти юный уста, как много слез прольют черные как безлунная ночь глаза. Не под благодатной звездой родилось сие чадо, на благостная и жизнь его ждет. Но увы как бы не было сейчас ему жаль невольника, помочь он мог ему лишь в одном. Он мог лишь спасти его жизнь сейчас, но не сделать ее лучше после. Да и не стал бы Финехас вмешиваться в судьбу мальчишки. Он редко с кем связывал свой путь. Ведь проникнись он кому либо больше чем то было можно, то сам бы на себя одел путы привязанности. Лишил бы себя полной свободы, а посему мужчина чаще всего абстрагировался и загонял все чувства сопереживания на кладбище душевных метаний, пряча их глубоко, в самой дальней могиле, под тяжелой надгробной плитой, дабы ни кто не смог сыграть на подобной его слабости.
Когда наложник допил содержимое чаши, лекарь поставил оную на тумбу рядом и, взяв чистый и сухой кусок материи от туда же, вытер губы юнца от остатков отвара.
-Боги парой не справедливы к своим творениям Бесс, но не нам смертным судить их за ниспосланные на нас испытания. - Тихо проговорил мужчина, бережно опуская мальчишку обратно головой на подушку. Он повернулся лицом к окну, глядя на ночное небо и мириады звезд рассыпанных по темному покрывалу.- Смерть всегда смерть, скорая смерть без боли и мучений награда богов за праведную жизнь, тяжкая и в муках их гнев за совершение грехов, но смерть всегда останется смертью, концом цветения и началом гниения. Мне скорбно слышать что в твоих глазах я выгляжу палачом после того как спас твою жизнь, но коли так…-Усталый взгляд с поволокой порицания скользнул по лицу невольника.- то так тому и быть, не буду осуждать тебя за помыслы и речи. В муках телесной боли люди говорят слова за кои после им же зазорно становиться, лишь твоя совесть тебе судьей останется.- Поднявшись с кушетки лекарь посмотрел вновь в окно.
От понимания всего обилия страхов юнца и их разнообразности стало тошно.
Тошно так же как от созерцания многих в этом дворце, его окружали гнилые люди. С виду похожие на самое прекрасное яблоко, алое как кровь, натертое до блеска, но полное червей и гниения внутри. Но мир не изменить, людей не переделать, и остается лишь привыкнуть, да прижиться в этом полном жестокости и отсутствии морали мире. Пусть в душе бушует буря негодования, и праведный гнев парой пылает обжигая разум, пусть, главное не стать таким же, сохранить себя и не упасть в эту яму порочности и потери великодушия. Сохранить себя изначального, даже под обилием масок, что помогают выжить среди дворцовых шакалов, среди которых так редко встречаются благородные волки.
Финехас вздохнул и услышав просьбу юнца, легко подхватил того на руки унося в сторону отхожего места.

*     *     *

В спокойном ритме прошли пару дней - почти в привычном. Лекарь заботился о мальчишке как о родном ребенке, выхаживал и ставил на ноги. Но говорил с ним скупо и мало, лишь из необходимости. Вырывая свободные минуты Финехас заседал за свитки и фолианты, окруженный змеями и их шипением он уходил в себя, отдавая заботу о юнце в руки старого служки. Старик с большей охотой общался с мальчиком. Зука понимал что не только телу требуется лечение, но душу нужно успокоить, чтобы юнец скорее пошел на поправку. По исходу третьего дня в покои лекаря пришли трое. Один с посланием от царя и двое стражников в его сопровождение. Финехас спокойно выслушал то, что рассказал посланник и отступил в сторону пропуская стражников, чтобы те забрали по приказу царя Бесса. Перечить правящему было верхом неразумности, а египтянин ценил свою голову в совокупности с телом и расставаться с жизнью ради маленького раба не собирался. Он не препятствовал ни единому действию стражников, хотя и считал что тащить Беса силой и с таким усердием лишнее, мальчишка сам бы пошел за ними. Лекарь накинул плащ, привычно натянув капюшон пониже и зашагал следом за уходящими. Ему так же предстоял разговор с власть имущим и нечто уже подсказывало что разговор этот не будет приятным.

Он шагал, за идущими впереди. Мягко ступая по мраморным полам дворцовых коридоров и взглядом в спины осуждая поведение стражников по отношению к мальчишке. Но не считал сейчас нужным вмешиваться. Двери в комнату открыли слуги,  черный силуэт лекаря возвышался за спинами стражников, боги щедро одарили Финехаса ростом, он на голову был выше впереди стоящих мужей и царь сразу заметил вошедшего египтянина, врачеватель заметил это по устремленным в его сторону глазам. Мужчина обошел стражников, вминающих в пол невольника, и подойдя к правящему, вежливо склонил голову в поклоне, приветствуя Салара словами говорил привычно спокойно и неизменно уважительно. Иначе было нельзя. Как бы благосклонно Великий не относился к своему лекарю, другом он ему не был на столько, чтобы Финехас мог себе позволить другую манеру разговора. Египтянин отвечал на все вопросы царя правдиво, ни врать, ни лукавить, увиливая от прямого ответа, он не собирался, просто ни к чему, ему подобная ложь не принесла бы выгоды и даже боле навлекла бы на него гнев вершащего судьбы многих людей в этой стране. Он посмотрел в глаза царя и взгляд его не преисполнился раболепия перед правящим. Лишь единожды за все время при дворе, лекарю пришлось оправдываться - сейчас. Оправдываться за то, что из-за жалости к мальчишке он попытался скрыть всю правду из-за какого яда слег в кровать отравленный наложник, что не змея то была вовсе. Голос лекаря звучал спокойно, как всегда не выдавая ни единой лишней эмоции, ровно как ни единой правдивой. Та маска отчуждения, с которой он почти слился, сейчас играла на его лице всеми оттенками хладнокровного спокойствия и уверенности в правильности своего поступка. Ведь он не совершил ничего дурного, как лекарь он лишь хотел спасти жизнь умирающего и сделать так, чтобы в последствии, его труды не оказались тщетными, от того и скрыл всю правду. Но коли чей-то язык донес истину до слуха царя то лишь ему хозяину сего дитя вершить судьбу над Бессом. Оправдывать мальчишку лекарь даже не пытался, опасаясь лишним словом прогневить Салара и лишь усложнить жизнь свою. Казалось, ни что на свете не сможет поколебать этого полного безразличия к судьбам прочих людей, но только не к своей собственной. Финехас посмотрел на Бесса через плечо и сверху вниз, душа взвыла от взгляда затравленных глаз невольника полных паники. В сознании всплыли прежде сказанные слова: «Я еще пожалею об этом поступке…», и он понимал что пожалеет, сильно, после он пожалеет, но сейчас, сейчас будет просить за юнца. Треклятая жалость, скребя по душе с остервенелость оголодавшего гепарда рвущего свою жертву, вынуждала лекаря вопреки здравому смыслу просить за Бесса. Он поднял на царя разноцветные глаза и попросил оставить жизнь юнцу, отдать наложника ему для опытов в создании новых зелий. Правящий проявив благосклонность не отказал. Мальчишка вырвавшись из рук стражников влетел в египтянина. Финехас зашипел на парнишку и только одернул подол накидки. Он всегда был как сторонний наблюдатель - смотрит, но не действует, присутствует, но не вмешивается и говорит лишь тогда, когда его об этом просят. Так было всегда, до сегодняшнего дня. Сегодня он поступился привычкой и вмешался в ход жизни другого человека, больше чем подобает врачевателю, за это он почти что ненавидел Бесса. Стражи потащили мальчишку и началась экзекуция над маленьким рабом, в гаремном дворе на потеху и науку смотрящим. Губили красоту, нещадно и без сожалений. Первое время египтянин как все стоял молча, глядя на наказание. В нем все еще была надежда, что царь сжалится над своим любимцем, проявив мягкосердечие, и сам остановит действо, но нет, неумолим был правящий. Первые десять ударов, вопли юнца, крик и стоны, хрипение, свистящий звук плети, багряные полосы на нежной коже, слезы и всхлипы, шепот толпы…Лекарь не стерпел на пятнадцатом взмахе плети. Перехватил руку с бичом за запястье и крепко сдавил, надавливая пальцем на болевую точку между большим и указательным пальцами лупцующего мальчишку стражника, вынуждая того выронить орудие наказания. Слетевший с головы от резкого движения капюшон открыл гримасу омерзения на лице лекаря. Мужчина извиняющиеся посмотрел на царя, после заговорил объясняя свое поведение. Сказал что больше мальчишка с его и без того ослабленным ядом организмом просто не стерпит и загнется прямиком тут, а поставленные опыты на мертвом рабе принесут куда как меньше пользы чем на живом. От части это было правдой. Но больше в его поступке играла жалость к невольнику, на муки которого он уже не мог спокойно смотреть. Привязался. Черт, как же он этого не хотел. Как страшился этого. Привязанность к больному. Его же учили не проникаться душой к страждущим, разделять работу и жизнь, а он…пусть и впервые, но все пренебрег словами наставников. Поплатится лекарь за свое благодушие. Выйдет срок и он еще дорого заплатит за этот свой поступок. Финехас вздохнул тяжело и снова натянул капюшон обратно на голову, скрывая полный злости взгляд. Он злился на того кто смог проковырять в его уютной ракушке дырку и добраться до души. Вынудил его думать о ком-то кроме себя, сопереживать, а теперь идти наперекор царскому приказу и просить еще раз пожалеть мальчишку и остановить наказание. Второй раз за день и второй раз в жизни лекарь просил у царя, то что не касалось его обязанностей при вершащем, и просил не для себя – это раздражало и вызывало злость на невольника из-за которого все так случилось. Отпустив руку стража и попросив прощенья за свое дерзкое поведение, лекарь попросил у Салара разрешение уйти обратно к себе и вернуться к работе. Получив разрешение он на этот раз поклонился ниже чем обычно, чувствуя на себе тяжесть того что теперь словно обязан правящему чем-то, будто он злоупотребил благорасположенностью царя и теперь должен ему чем-то. Выпрямившись он резко развернулся, от чего взметнулся черный подол плаща, и зашагал прочь, обратно в свои покои. Мальчишку принесут ему слуги, он это прекрасно понимал и в этот раз тащить юнца на своих руках не собирался. Оказавшись в покоях Финехас первым делом забрался в прохладную воду, пытаясь привести таким образом мысли в порядок. Те под холодом влаги послушно успокоились и перестали метаться, злость отступила. Сколько времени он провел в купальне лекарь не смог бы сказать, он словно выпал из реальности, уходя вглубь самопознания, пытаясь разобраться в точных причинах своего поведения. Закончив процедуру омовения, он зашел в свою спальню и достал из плетеной корзины любимую питомицу. Лайя привычно устроилась на плечах. Змея словно снимала с лекаря все тяготы, принося его душе покой, убаюкивая своим тихим шипением. И Финехас любил анаконду, холил и лелеял ее, был благодарен за эту удивительную способности змеи. В спальню тихо постучали. Лекарь открыв дверь увидел старого служку, в глазах того был немой вопрос и испуг. Финехас по взгляду старца понял что мальчишку уже принесли в его кабинет.
-Я совершил глупости, мой верный Зука, самую большую глупость в моей жизни.- Не без горечи в тоне проговорил египтянин и отправился с кабинет.
Там на кушетке уже лежало бессознательное тело. Лекарь на время отпустил анаконду ползать по полу. Увидев уродующие следы от плети, мужчина поморщился. Некоторые мазями не залечить. Пришлось при помощи нити и иглы стягивать особо сильно лопнувшие, под беспощадными ударами, участки кожи. Одно было на руку мальчишка без чувств, а значит криков и попыток дернуться не будет. Закончив все, лекарь покрыл раны обезболивающей и заживляющей мазью. Вновь водрузив змею на плечи, уселся за письменный стол с очередной книгой в руках. Хотя читать сейчас было бесполезным занятием, мозг его был занят думами.
-Сколько раз мне еще придется спасать тебя дитя?- Задумчиво и тихо шепнул мужчина, вопрос в пустоту, мимолетно посмотрев на тельце на кушетке.